Монах Ордена феникса - стр. 63
Кашляя противной, горькой водой, одновременно жадно глотая воздух, выполз Альфонсо на берег, не веря, что живой, ослепший от света, оглохший от разнообразных земных звуков, мокрый и счастливый. Почувствовав под собой земную твердь, упал он на спину, долго-долго пытался отдышаться, щурился на белые облака, не имея возможности встать. Перед ним, на другой стороне реки, возвышалась громада Стены, такая красивая и монументальная днем…
Сначала из кустов появился ободранный нос, который повернулся по ветру сморщился, был облизнут языком, затем вышел из кустов и весь остальной пес – грязный, ободранный, награжденный, словно медалями, сотней колючек и сверкающий лысинами лишая, осмотрелся и рыкнул. Белоснежная, грациозная собачка вышла – нет выгорцевала следом, чеканя точеными ногами каждый шаг, сверкая на остатках солнца блестящей шерстью, и скалясь при этом довольным оскалом. Следом покатились щенята – бело серые, с уродливыми, висящими ушами, как у отца, и серо- белые – с признаками породы как у матери. Пес посмотрел на Альфонсо, и видимо счел его безопасным и не вкусным, поскольку отвернулся, и все семейство принялось грызть чью то руку у берега речки.
– Твари счастливые. Поганые шавки и те вместе, – злобно подумал Альфонсо, глядя на довольные собачьи рожи. Красное, щекастое лицо ее всплыло в памяти, и эти глаза…Они узкие, их почти не видно, но то, что видать – прекрасно, хоть и не симметрично.
От счастливой собачьей семьи защемило сердце – плешивый пес живет с собакой королевской породы, невольно Альфонсо провел аналогию между собой и Иссилаидой ведь он, какой то захудалый граф был также не достоин этого божественного существа, и загрустил. Прощай прелестница, прощай ангел прекрасных сновидений, я уйду из этой проклятой страны навечно…
Со всей злостью любовного отчаяния швырнул Альфонсо камень в плешивого пса, поднялся на ноги, побрел в клоаку социальной жизни, на людское дно – в Нижний город. Появляться там, в новой кожаной курке, хоть и драной, грязной и вонючей днем, было сродни самоубийству, по этому пришлось ждать ночи, и в итоге в Нижний город он пришел в темноте – грязный, облепленный репьями, поцарапанный ветками, злой и голодный.
То, на что падал скудный лунный свет сложно было назвать домами – скорее это было похоже на наваленную кучу гнилых досок, коры, мотающейся на ветру, пакли и еще чего то такого, неопределимого в темноте. Тем удивительнее было увидеть в этом малоупорядоченном наборе хлама дверь, которая еще и не развалилась от стука. Ответом было отборное ругательство, какой то грохот и крик пьяного мужика, что то стукнулось об дверь, едва не сломав ее. Альфонсо побрел дальше, хлюпая по щиколотку в дурно пахнущем ручье – главной артерии этой деревни, около которой валялись тела – тощие, оборванные, не всегда живые, и не все трезвые. У одного из них ковырялся человек – оказалось, девочка лет семи, кряхтела и плакала, пытаясь перевернуть труп какого то мужика. Увидев Альфонсо, она замерла на месте, не сводя с него взгляда – блестели в свете луны огромные на осунувшемся детском лице глаза – даже в темноте голодные и испуганные. Она дрожала, от страха, но не уходила – еще и стояла не ровно, шатаясь из стороны в сторону.
– Чего она там ковыряется, – подумал Альфонсо, подошел поближе, перевернул труп – и сначала не понял, зачем это сделал. А потом, оказалось, что в руке у счастливчика, испачканная грязью и еще бог знает чем нехорошим, была зажата кость – наверное, собачья, но наверняка сказать было трудно. Да и не зачем.