Монах Ордена феникса - стр. 44
– Зато теперь не будешь корчить из себя черти что, заставляя реветь как баба, тюремную стражу.
– А я не заставляла. Они хотят бояться, и я им помогаю. Не хотели бы бояться, не боялись бы. Если они придурки, верят во всякую чушь, то сами виноваты.
Тонким лезвием насмешки прошлись по кровоточащей ране самолюбия Альфонсо слова ведьмы – ведь он сам недавно боялся её, не замечая, как глупо выглядит измазанное сажей девичье лицо за загородившим взор животным страхом.
– Морду помой, ходишь, как чучундра, – злобно прикрикнул он на неё и сел за столик – ужинать. Надсадно бьющееся за жизнь сердце он пытался заглушить громким стуком ложки, трясущиеся руки успокоить привычным делом – едой, хотя аппетита и не было.
– Тоже мне чучундровед отыскался, – обиженно пробухтела ведьма, но выудила откуда то гребешок и начала старательно причесываться.
Альфонсо лежал на полу у стены, на тощей прослойке из гнилой соломы и тщательно закрыв глаза, упорно и настойчиво пытался поспать. Развлечений в камере было немного: лавка (одна на двоих) чтобы спать, ведро в углу, для естественных нужд и столик, в данный момент пустой и бесполезный. Попытка уснуть и ходьба по кругу были единственными занятиями, которые можно было делать бесконечно .
Может он и уснул бы сладким сном младенца, но ведьма не спала, и спать не собиралась: сначала Альфонсо слышал, как она пыхтит, наклонившись прямо над ним, затем разговаривает с ним, спящим, потом ходит по узнице и шелестит не понятно чем, создаёт стуки не понятно каким образом, предметами, которых в тюрьме быть не должно. Что то с грохотом упало, раздались тихие, приглушенные женские матюки, потом скрип досок – вроде стало тихо, улеглась. Но вот послышались шаги, вошёл стражник, и узница наполнилась голосами, звоном металла, мольбами и угрозами, лязгом закрывающейся двери. На звуках льющейся воды и фальшивом, но очень старательном пении Альфонсо не выдержал, и открыл глаза.
Ведьма стояла в медном тазике абсолютно голая, поливала себя ковшом из ведра водой, пела и фыркала, одновременно, расплескивая воду, уничтожая блаженную тишину.
–Ты чего это делаешь? – удивился Альфонсо.
В темнице для приговоренных к казни любые личные вещи были под запретом, не говоря уже о том, что вода давалась строго по кружке в день, а некоторые сидельцы не видели и этого, развлекая себя целый день тем, что пытались напиться, облизывая мокрые стены. У ведьмы же был даже тазик. Тазик, черт побери!!!
– Моюсь, – ведьма посмотрела на него через плечо, принялась втирать в волосы какой то отвар, пахнущий травами, потом долго массировала голову пальцами, тщательно выжимала волосы, не переставая при этом петь, – и тебе советую.
Она повернулась к Альфонсо передом, раскинула руки:
– Ну как тебе?
– Что, «как мне»?
– Как я тебе, нравлюсь?
– Измазанной в саже тебе было лучше.
– Урод, – буркнула ведьма и начала одеваться – в красное, бархатное платье, которое ей купила и принесла под риском самой оказаться на костре, напуганная до смерти ведьмой стража.
Альфонсо она не нравилась: маленькая, стройная, с длинными, черными волосами до пояса, курносым носом и большими глазами, чем то похожа была на принцессу Алёну, только лицо поострее и характер ведьминский. Ни складок кожи на боках, ни округлого, большого живота у девки не было, как не было и приятных ямочек целлюлита на ягодицах – все упруго, подтянуто, ничего возбуждающе лишнего и висячего, словно создатель пожалел на неё материала, или слепил из остатков.