Момент - стр. 58

Женщина смерила меня суровым взглядом и так грубо поставила на стол чашку, что кофе расплескался.

 – Тридцать пфеннигов.

 – Сигарету? – предложил я, протягивая ей пачку «Мальборо».

Она тут же схватила одну и пулей унеслась на кухню.

 – Она ненавидит меня, – сказал парень.

 – Я бы сказал, она всех ненавидит.

 – Это ты точно заметил, – согласился он. – Можно?

Он кивнул на свободный стул у моего столика.

 – Конечно.

Я совершил ошибку, отхлебнув кофе. Он имел цвет светло-коричневой мочи. Вкус был не лучше.

 – Ты американец? – спросил парень.

 – Угадал.

 – По однодневному пропуску?

 – Что-то вроде того.

 – В Западном Берлине, должно быть, круто.

 – Ты там не был?

 – Не разрешают.

 – Как так? Ведь ты же не восточный немец…

 – Это одно из условий моей стипендии. Мне нельзя выезжать за пределы страны, разве что домой, в Луанду. И поскольку учиться мне три года…

 – Что ты изучаешь?

 – Химическую инженерию.

 – Хорошее здесь дают образование?

 – Во всяком случае, профессура знает свое дело. А студенты… у меня нет друзей, разве что еще двое ангольцев. До приезда сюда мне все говорили, что Германская Демократическая Республика любит африканцев из «братских социалистических стран». «Женщины будут бросаться на тебя». А на деле как получается: куда бы я ни пришел, все делают вид, будто меня не существует. Я хочу вернуться в Луанду, но мой отец говорит, что его партийная карьера пострадает, если я сейчас уеду.

Все это он произнес едва ли не шепотом. Женщина, вернувшись с кухни, снова заняла свой пост за прилавком и косилась в нашу сторону, вероятно пытаясь читать по губам. Было очевидно, почему парень выбрал меня своим наперсником. Он был как тот случайный попутчик, что поверяет тебе свой самый мрачный секрет, и ты понимаешь, что: i) ему просто необходимо высказать все, что наболело; 2) он знает, что у вас с ним нет никаких точек соприкосновения, не говоря уже о том, что ты не сможешь ни навредить, ни помочь.

 – Не возражаешь, если я?.. – спросил он, кивая на пачку.

 – Ради бога. Можешь забрать все.

Он искренне удивился:

 – Ты серьезно?

 – Серьезно.

Женщина за прилавком нахмурилась еще сильнее.

 – Она кому-нибудь обязательно расскажет про это. Я живу в доме напротив. Обычно прихожу сюда выпить кофе, хотя он и дерьмовый. Просто в округе больше нет ни одной забегаловки. Но я знаю, она настучит, что я разговаривал с иностранцем. Может, мне повезет и меня депортируют. – Он встал из-за стола, подхватив пачку сигарет: – Спасибо за «Мальборо».

И ушел.

Как только он скрылся за дверью, я вернулся к своим записям, оставив в покое остывший кофе, но изредка поглядывал на свою надзирательницу. Она сидела на стуле возле холодильника и курила, тупо уставившись в пожелтевший, тронутый плесенью потолок. Взгляд у нее был тяжелый, а на лице будто навечно застыло тоскливое выражение – то, что немцы называют одним словом: Weltschmerz: вельтшмерц, мировая скорбь. Как же мне хотелось знать, что ее гложет. И я решился спросить:

 – Плохой день?

Определенно расслышав мой вопрос, она так и не оторвала взгляд от потолочных плит. И в ответ лишь пожала плечами. Я собрал свои вещи и, бросив короткое Auf Wiedersehen, направился к двери.

 – Можно мне еще сигаретку? – попросила женщина.

Я подошел и вложил ей в руку пачку «Мальборо»: