Молот ведьм - стр. 21
– Закрой дверь.
Выглядела она точно так же серенько и бесцветно, как и во время первой встречи. Серые редкие волосы были собраны в высокий узел. Я отметил, как дрожат ее плечи. Это хорошо. В обществе инквизитора люди не должны быть высокомерны и уверены в себе.
– Чем же я могу вам служить? – спросила она, и оказалось, что голос ее тоже дрожит.
– Информация, – ответил я. – Простая, ясная и честная информация.
Верма Риксдорф присела на табурет, осторожно, будто полагала, что вот-вот придется бежать отсюда сломя голову. Совершенно зря: во-первых, бежать ей было некуда, а во-вторых, я действительно не собирался ее обижать.
– Слушаю вас…
– Люди часто приходят ко мне за помощью, – сказал я. – Но редко хотят, чтобы я занялся инквизиторским расследованием. Особенно когда дело касается их родных. И знаешь почему, Верма?
Она покачала головой, все время глядя на носки изношенных ботов.
– Потому что инквизитор не должен отступать, столкнувшись с ересью. Независимо от того, кто его нанял. Ведь не нанимают пожарного, чтобы тот воспевал пожары, верно?
Она подняла взгляд, но по-прежнему не глядела мне в глаза – задержала его где-то на высоте пряжки моего пояса. Кулаки сжала так сильно, что побелели косточки пальцев.
– И знаешь, Верма, не только это удивило меня в задании, с которым ты ко мне пришла. Уже в Гевихте я понял, что местные инквизиторы не жаждут выяснять суть дела и вообще расследовать его. Совсем напротив: все желают спустить на тормозах. И было непонятно: то ли ты желала, чтобы я отправился в Гевихт пожар гасить, то ли – разжигать.
– Я не нарушила закон, – почти крикнула она. – Вы ничего не можете мне сделать!
– Это правда, – сказал я, хотя был это ответ лишь на первую половину ее утверждения. – Ты оказалась доброй христианкой, и твой донос послужил нашему Господу и нашей Церкви. Но не хочешь ли ты меня просветить? Не хочешь ли сказать мне, зачем донесла на сестру и племянника? Для следствия это не имеет ни малейшего значения, так что считай это частным любопытством инквизитора.
Теперь она подняла взгляд и смотрела прямо мне в лицо. Были у нее красивые зеленые глаза – единственная красивая черта в ее облике.
– А Писание не говорит ли случайно: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня»[5]? – спросила она, и мне не понравилась насмешка, которую я услыхал в ее голосе.
– Какую обиду она тебе причинила, а, Верма? – спросил я, игнорируя ее слова. – Чем заслужила такую судьбу?
– Забрала у меня суженого, родила ребенка… – выдавила она из себя наконец и вцепилась пальцами в край табурета. – А я была бесплодна, инквизитор. Поэтому мой муж волочился по борделям, называл меня бесплодной сукой. А у нее было все… у нее был ребенок… а женщина… женщина… – Так и не договорила – тяжело дышала, лицо ее превратилось в отвратительную маску. – …Женщина без ребенка – лишь насмешка…
Я покивал, потому что наконец понял. И то хорошо, что дело не в золотом колечке или оброненном в детстве ругательстве. Потому что и такие вещи люди умудряются запомнить, и по таким причинам порой доносят на своих родных в Инквизиториум.
Но в этом случае, слава Богу, даже грех зависти дал прекрасный урожай.
– Понимаете меня? Понимаете?
Я кивнул. Я понимал ее, а она, подобно всякому грешнику, искала именно понимания. Но это не означало, что я оставлю дело так, как оно завершилось. Коль была она орудием в руках Господа, Господь всегда найдет способ ей помочь. Я же – не намеревался.