Молодая Раневская. Это я, Фанечка… - стр. 25

Взгляд у него тоже стал отстраненным. Фаине стало ясно, что пора заканчивать разговор. Она старательно училась чувствовать партнера на сцене, и это умение постепенно перенеслось со сцены в жизнь.

– Попытаюсь, – сказала Фаина, вставая. – Ты только что доказал, что я для тебя ничего не значу. Так что другого выбора у меня нет. Буду привыкать.

Максимилиан пожал плечами, словно хотел сказать: «поступай, как считаешь нужным», и даже не сделал попытки встать. Фаине удалось спокойно пройти через зал и гардероб. Актерская профессия учит владеть собой и притворяться. Она разрыдалась только после того, как назвала извозчику адрес.

К январю 1917 года боль утихла. Но царапала еще долго, до тех самых пор, пока все вокруг не изменилось настолько, что собственное прошлое начало казаться Фаине прочитанным романом о чьей-то чужой жизни.

«Лети, моя тройка,

летучей дорогой метели

Туда, где корабль свой

волнистый готовит полет!

Топчи, моя тройка, анализ,

рассудочность, чинность!

Дымись кружевным,

пенно-пламенным

белым огнем!

Зачем? Беззачемно!

Мне сердце пьянит

беспричинность!

Корабль отплывает куда-то.

Я буду на нем!»

Игорь Северянин, «Любовь – беспричинность»

Март 1917 года застал Фаину в Белгороде, городе, считавшемся среди антрепренеров «хлебным местом» по причине… отсутствия в нем здания театра. Деревянный театр, построенный в конце девятнадцатого века, просуществовал недолго – сгорел. Новые отцы города строить не стали – разорительно. Решили, что перебьются и без театра. Постоянной антрепризы в городе без театра, разумеется, никто не держал. Заезжие труппы выступали в здании синематографа «Орион», там же устраивались благотворительные концерты. Здание синематографа было большим, но неудобным – с крошечными гримерками и ужасной акустикой. На сцене приходилось кричать, чтобы было слышно в задних рядах. От этого все актеры ходили немного охрипшие. На то, что в синематографе отсутствовали такие сценические атрибуты, как колосники да подъемники, гастролеры внимания не обращали, потому что декорации возили с собой скромные. Кулисы есть и хорошо.

Из-за отсутствия в городе постоянной антрепризы белгородцы были жадны до зрелищ. Любая, даже самая слабая труппа, с любым, даже самым затасканным репертуаром, пользовалась здесь успехом. Труппы приезжали сюда на месяц-другой и играли спектакли ежедневно и имели полный сбор. Загвоздка была только в том, чтобы не столкнуться с конкурентами, но эта проблема решалась заранее. Еще по весне, встречаясь в Ростове на бирже, антрепренеры договаривались между собой, кто когда поедет в Белгород. Здесь даже в Великий пост можно было заработать, потому что спектакли не давались только в Страстную седмицу, а во все остальные недели ограничения заключались лишь в том, чтобы не играть водевилей. Впрочем, с началом войны нравы повсеместно, даже в чинных провинциальных городах, пришли в такой упадок, что некоторые труппы играли в пост и водевили. Подобный эпатаж вызывал возмущение у благочестивых христиан, но часть публики встречала его на ура. Устои пошатнулись, эпатаж вошел в моду, непристойное стало считаться современным. Жизнь менялась, но к лучшему или к худшему пока было непонятно. На первый взгляд – к худшему, потому что война продолжалась, а цены росли. Но в воздухе витало радостное ожидание каких-то перемен. Что-то будет…