Молитва к Прозерпине - стр. 3
ABC о «Пандоре в Конго»
Под разными призмами структурной антропологии рассматривая всевозможные наши ожидания – расовые, культурные, литературные, – «Пандора в Конго» сплавляет воедино иронию «Темнейшей Англии» Кристофера Хоупа с многоликой витальностью «Книги рыб Гоулда» Ричарда Фланагана. Выходя за пределы реальной постколониальной политики (которая сковывала бы, скажем, британского писателя) в царство гиперболической фантазии, где давным-давно обосновался Умберто Эко, «Пандора в Конго» выводит Альберта Санчеса Пиньоля в ряды важнейших европейских писателей.
The Guardian о «Пандоре в Конго»
Динамичная приключенческая история в лучших традициях Генри Райдера Хаггарда, но также пародия на эти традиции и тонкое рассуждение о власти литературного воображения… Оригинальность Альберта Санчеса Пиньоля кроется в его тематике и великолепно структурированных сюжетах. Это потрясающий и совершенно уникальный роман.
The Independent о «Пандоре в Конго»
Рассуждение о власти, зле и тирании, с блестяще закрученной напряженной интригой.
El País о «Чудовище Святой Елены»
Не отпустит читателя до последней страницы.
Público о «Чудовище Святой Елены»
Этот роман доходит до самого края света, проверяя на прочность любовь и идеалы, преображая историческое в фантастическое.
The New Barcelona Post о «Чудовище Святой Елены»
Часть первая
1
Я, Марк Туллий Цицерон, сын Марка Туллия Цицерона[1], переживший гибель Рима и конец человеческой цивилизации. Я, человек, который, странствуя в недрах земли, уподобился Одиссею, могу утверждать, дражайшая Прозерпина, что причина и корень всех зол заключены в том, что род людской готов скорее изменить мир, чем исполнить свой долг, гораздо более скромный, но не менее насущный, – измениться самому.
Однако это лишь напыщенная фраза. Как и когда начался Конец Света? Я думаю, Прозерпина, что все началось с поражения Катилины в сражении при Пистое[2].
Гора оружия – вот и все, что осталось от знаменитого Катилины и его восстания против Республики. Последние его сторонники, сдавшиеся легионерам, шагали между двумя шеренгами солдат и бросали на землю свои мечи, копья и щиты. От Катилины и его безумной жажды власти осталась лишь горстка потерпевших поражение воинов и груды металла.
Зрелище мрачной процессии показалось мне слишком удручающим, и поэтому я вернулся в лагерь нашей армии. Там царило совсем иное настроение, особенно в роскошном шатре претора: издали были слышны доносившиеся оттуда крики, хохот и звон бьющейся посуды.
Под сводом шатра веселилась пьяная молодежь: мой приятель Гней и другие отпрыски знатных римских семей, самым младшим из которых недавно исполнилось четырнадцать лет, а самым старшим не было и двадцати. Тебе, Прозерпина, может показаться странным, что в палатке главнокомандующего римским войском горланила эта ватага сопляков, пьяных, точно фавны, но тому есть простое объяснение: согласно римской традиции в походах генералов сопровождали сыновья аристократов. Таким образом они познавали секреты военного дела, готовились к исполнению государственной службы и, что всего важнее, устанавливали дружеские отношения с другими представителями знатнейших родов Рима. Пример тому – моя дружба с Гнеем Юнием по прозванию Кудряш. Он был белокур и франтоват – вернее, невероятно белокур и чересчур франтоват – и щеголял золотистыми кудрями, за которые и получил свое прозвище.