Молитва из сточной канавы - стр. 16
Кто такая? Всецело и искренне без понятия, он обратил свою речь прямо к ней, взывал и молился в ее направлении и любовался ею, пока говорил. Очевидно, она дочь состоятельного аристократа или гильдейского мастера, хотя он не заметил никаких эмблем, сказавших бы, из какого она рода. Удивительная загадка – рядом с ней не было ни телохранителей, ни компаньонок. Она сидит, окруженная беднотой, жемчужина в грязи, беспечно не смотрит на напирающих со всех сторон ворюг и попрошаек.
Да ясно же – мысль пронзила своей очевидностью, и он едва не сбился при чтении литании, – молодая дама с такой пылкой, страстной верой нарочно пришла именно в его церковь.
Стерпела вонь и грязь прихожан, по сравнению с собой – черни, ради одного – послушать речь молодого харизматичного священника, чья репутация за стенами Святой Нищенки, ясное дело, докатилась до сияющего дворца, который красавица зовет своим домом. Но стоп – она в опасности, страшной опасности! С открытым сердцем и светлой душой она дошла пешком до этого логова порока, ни капли не осознавая угрозы. Менее чем в двух минутах ходьбы от церкви попадаются такие закоулки, куда и сам Олмия боится ходить в одиночку. А каково там будет прекрасной девушке, такой хрупкой и утонченной? А то – стоит ей выйти из-под защиты его церкви, и вмиг на нее набросятся какие-нибудь жестокие скоты, сдерут драгоценности и кружева, и нагота ее предстанет пред миром. Грубые руки невежд-забулдыг порвут на ней платье, заголят ее ноги, груди.
Олмия опять сбивается в литании. Его голос больше не сигнальная труба святой веры, а вялый вымученный писк. Паства разражается хохотом. Все, кроме женщины, та улыбается с воодушевлением. Даже, осмеливается он судить, с любовью.
Звенит церковный колокол, еще больше выбивая его из колеи. Олмия хмурится, неужели какой-то мелкий оборвыш пробрался в колокольню и начал баловаться с веревками, но потом понимает – проповедь отчего-то затянулась дольше положенного и настал полуденный час. Звонарь Святой Нищенки слеп и наполовину глух. Его взяли прислуживать, как многих других в их приходе, из сущего милосердия, поэтому Олмия должен простить ему вмешательство.
– Давайте склоним головы и помолимся! – прокричал Олмия, благодарный за короткую передышку, во время которой обрел речь и возобновил чтение. Полсотни голов склонились, все, кроме девушки, она определенно смотрела прямо на него, маленький мятежный ангел.
Нижние боги, что за создание! Олмия поверить не мог, как позволяет потоку таких нечестивых мыслей литься сквозь разум.
Однозначно, нельзя ее отпускать. Не то выйдет беда. Она должна остаться в стенах Нищего Праведника, пока не будет подан подобающий транспорт. После службы он приведет ее в свое личное жилье – настоит на этом, скажет, что надо обсудить с ней богословские темы, – а потом пошлет за экипажем. Правда, по рыночным дням тяжело найти экипаж, поэтому ей, может быть, придется обождать несколько часов. А может быть, и всю ночь.
Будто пьяный, он шатался до конца церемонии. Обряд лишился той благодати и твердости веры, какая присутствовала раньше – перед тем как он увидел девушку. Но ей, кажется, то было не важно, а немытая толпа и вовсе не заметила разницы. Наряди осла в парчу и научи вопить в тон службы, и они не заметят разницу между ним и епископом Ашуром.