Молчание. На грани шепота - стр. 9
Он сжимал кулаки и заставлял себя просто ждать, сидя у накрытого на двоих стола, смотрел на пустой бокал и все равно видел ее, как в книге, потому что не видеть уже не мог.
Ювэй же просто запуталась. Во всем. Она бродила по комнате. Она уговаривала себя то идти, то остаться. Она несколько раз ложилась в постель, чтобы посмотреть в потолок, а потом подскакивала, словно что-то подбрасывало и толкало ее к башне, но дворцовые условности все усложняли, сбивая с толку, и мысли ходили по кругу, и память давала слишком противоречивые советы.
− У всех героев, − говорил ей покойный отец, − есть свое призвание, свой долг. Его дарует судьба и герой уже не может отступить.
− И как можно понять, что это долг? – спрашивала она, тогда еще девчонка с косами, сидящая на его коленях с мечом в руках, гордая тем, что она способна удержать оружие рода.
− Герой это чувствует, − уклончиво отвечал отец, а теперь Ювэй казалось, что она поняла, что это за чувство. Ее судьба держала свой путь через темную башню принца Гэримонда, но все, что она знала о нем, все, что слышала про аграафов, требовало, чтобы она никогда к этой башне не приближалась ни в доспехах, ни в придворном костюме, ни тем более в ночной рубашке.
Словно безумная, она бродила кругами по комнате и, как в бреду, ругалась сама с собой, покрывалась холодным потом от жара, перебирала вещи, будто не знала, что надеть, а за окном темнело.
На лбу у нее выступал холодный пот. Странное подобие лихорадки заставляло руки дрожать. Она была словно больна или одержима и никак не могла понять: что настоящее, а что какое-то зловещее влияние опасной силы, о которой при дворе всегда шептались.
Гэримонд наблюдал за этим, и уголки его губ то и дело вздрагивали. Он пытался заставить себя улыбаться, принимая все как есть, махнуть рукой и убрать одним движением все со стола, но не выходило. Только уголки губ беспомощно дергались, но взгляд он все же отводил, поправляя манжеты рубашки, потому что надо же себя хоть чем-то занять.
− Она не придет, − говорил он себе и мысленно, и вслух, будто собственный шепот мог его отрезвить, но продолжал сидеть на месте, кривясь, кусая губы в кровь, вытирал их шелковым платком и вспоминал алые ирисы в снегу.
Это сводило с ума. Он швырял платок, вставал с кресла, делал несколько шагов по комнате и выходил, ненавидя свое решение.
Он должен был ее не отпускать, а теперь бежать за ней он права не имел.
− А я предупреждал, − звучал злорадный шепот за его спиной и тут же умолкал, потому что Ювэй стояла внизу у самой лестницы и смотрела на первую ступеньку, все же заставив себя сюда прийти.
Почему-то в башне она поняла, что все это и странно, и глупо, а она еще и разоделась: пришла в штанах мужских и куртку натянула на белую рубашку, а теперь понимала, что дорожная мужская куртка только грудь ее показывала, не сходясь до конца.
Стыдные такие мысли в голову лезли, что она и шагу сделать не могла.
«Иди», − приказал ей снова голос прямо в ее сознании, и она безропотно подчинилась, сделала шаг, второй и тут же дернулась назад.
Снова пришел тот самый страх. Тьма словно посмотрела на нее оттуда с лестницы, и нахлынуло чувство всепоглощающей пустоты, будто еще шаг − и она растворится в небытие. Она не умрет, а исчезнет и это будет самое страшное, что может с ней случиться.