Молчание Апостола - стр. 7
– Ваше высокопреосвященство!
– Монсеньор! Слава Иисусу Христу! – произнес кардинал.
– Во веки веков! Аминь! – ответствовал генерал иезуитов.
Прелаты церемонно обнялись. Две маленькие шапочки едва не коснулись друг друга: красная кардинальская и лиловая архиепископская.
– Прошу садиться, ваше высокопреосвященство, – сказал Николас, отодвигая высокий стул, стоявший напротив его генеральского кресла, потом обошел стол и сел на свой «трон». – Итак?
– Contento de verle en buen estado de salud[5], монсеньор, – с улыбкой, давшейся ему нелегко, произнес Кшыжовский.
Он знал, что генерал-испанец любит, когда к нему обращаются на его родном языке, и хотел чуть подсластить пилюлю, которую тому предстояло проглотить. Очень горькую пилюлю.
– Тадеуш! – улыбнувшись и наклонившись вперед, обратился к кардиналу глава ордена. – Сколько лет мы знакомы? И сколько лет ты тайно состоишь в наших рядах, ad majorem Dei gloriam?[6] Неужели ты рассчитываешь на то, что проницательность генерала иезуитов можно так легко усыпить? Что стряслось? И прошу тебя: без предисловий.
– Что ж, монсеньор… Плохие новости из Греции. С Патмоса. Очень плохие. Врагу удалось жесточайшим образом убить двенадцать человек, судя по всему, из числа своих, и исчезнуть.
– И что же в этом плохого? Пусть бы перебили друг друга до единого. Нам ли о них плакать?
– Но есть опасность того, что в руках врага оказался крифиос[7]. Ведь мы предполагали, что он укрыт где-то на Патмосе. А неизвестные грабители проникли в храм Пещеры Апокалипсиса и похитили икону «Святой Иоанн Богослов в молчании».
Ноздри генерала раздулись и слегка подрагивали. Опершись локтями в колени, он положил подбородок на ладони и покачал головой. Видно было, что Адольфо Николас едва сдерживается.
– Крифиос?! Тебе ли не знать, что будет, если правда выплывет наружу? И на что пришлось идти верным слугам Церкви, чтобы этого не произошло? О, ты знаешь, Тадеуш, конечно, знаешь. Или забыл? Ну что ж. Освежить память в любом случае не помешает. – Он встал и принялся расхаживать по комнате вдоль длинного стола, заложив руки за спину. – Страшная и опаснейшая тайна уже едва не была раскрыта и обнародована. Дважды. Что я говорю – трижды! Первый раз ее хотел поведать urbi et orbi[8] «народный Папа» Иоанн Павел Первый. Чистейшей души человек. Но… Известно ведь, самая чистая вода – дистиллированная. Но пить ее бесполезно, жажды не утолит. Всюду есть грань, предел, финальная, наиглавнейшая цель. Для всех нас это Церковь, ее непоколебимость, ее влияние. – Подойдя к одному из портретов, висящих вдоль длинной стены, он поклонился и быстро, одним движением, перекрестился. – Генералом ордена тогда был Педро Аруппе, мой выдающийся земляк, пусть и баск, но великий христианин. Я никогда не видел, чтобы ему не удалось переубедить кого угодно, сделать своим сторонником. Но Папа был слишком популярен у «простецов». И явно искал популярности еще большей. Ты скажешь, что грешно обсуждать и тем более осуждать поступки святого, но мы-то с тобой давно не дети в ватиканском мирке, понимаем, что канонизирован – еще не значит свят. Так что даже таланты монсеньора Педро не помогли.
– Помогли знатоки ватиканской медицины? – с кривой усмешкой спросил кардинал.
– А кто и что выше – Папа или Церковь? Тридцать три дня на троне. С двадцать шестого августа по двадцать восьмое сентября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Что тут сказать? Нам с тобой, сам понимаешь, и этого не видать. Тридцать три дня. Зато и любовь народная, и смерть мгновенная – инфаркт, я полагаю – и скорбь вселенская, и канонизация…