Мои большие файерболы. Книга 2. Побег из нубятника - стр. 17

Герман медленно кивнул. Может, удивился моей кровожадности. Я часто произвожу на людей обманчивое впечатление.

– А с Натальей Марковной? – уточнил он аккуратно.

Я его понимала. Ремизовы – фамилия известная. Такую фигуру и спецслужбам трогать опасно. Даже сейчас, когда Сава Ремизов сидит под следствием. Опять же, это Милка сказала, что сидит. А что там по правде, неизвестно.

– Ничего, – успокоила его я. – С ней я сама разберусь.

– Тогда на этом всё?

– Да, спасибо. И приятного аппетита, – я кивнула на чебурек.

Герман чуть смутился и опустил глаза, дав мне возможность уйти не прощаясь.

Терпеть не могу прощаться с людьми. За жизнь так и не научилась. Поэтому всегда стараюсь уйти молча.

Моя маленькая красная машинка ползла через столичные пробки. Милке хорошо, она с мигалкой гоняет на мужнином «мерине». Точнее, у них в семье два таких, с одинаковыми номерами. Стоят людишки в пробках, терпят, Милку в спа-салон пропускают.

Я ехала на встречу благотворительного фонда «Новое поколение». Сама председатель правления Милана Викторовна Филимонова лично напомнила мне о необходимости присутствовать:

– Прокинешь меня, сучка, придушу и обижусь. Я десять кило белужьей икры выписала. С кем мне беленькую кушать? С курами из министерства?

– Я за рулём вообще-то, – попробовала отвертеться я.

– Так вылазь, – захохотала Милка. Для неё приезд в столицу из своей деревни уже был праздником.

На светских мероприятиях госпожа Филимонова любила проявлять патриотизм в напитках и закусках. На сцене мы обе в струящихся платьях от Версаче, как две богини, сошедшие с Олимпа, благословляли и напутствовали молодые дарования. Главная богиня старалась дышать в сторону и изредка икала.

Потом пошли тосты за здоровье и за процветание. Я держалась как могла, но нытьё Милки и гербовая «Смирновка» в штофе со слезой сделали своё дело. Первая стопка пошла колом, вторая соколом, третья мелкими пташками. А на четвёртой я уже подпевала хору, глядя, как Милка, сбросив туфли, отплясывает с молодым чубатым солистом.

И я думала о величии нашей прекрасной родины, которая настолько щедра и обильна, что никак невозможно пропить, проесть и потратить её богатства. Мы любим её всем сердцем за то, что она нас кормит. А вот за что её остальные любят, я не знаю.

Река несла меня. Я плыла по ней, не погружаясь в холодную тёмную воду, поверху, лёгким пёрышком. Надо мной вставали незнакомые звёзды. Ящеры подходили к берегу, топча его кривыми лапами, и я слышала их клёкот. С высокого холма раздавались смех и музыка, в небо взлетали росчерки фейерверков. А дальше из темноты смотрел тёмный всадник на чёрном коне. Я не видела его, но чувствовала кожей его взгляд.

– Ну ты дала, мать! – Милка рассеянно водила глазами по сторонам, словно не узнавала никого. Охранники бережно поддерживали её по обе стороны, пытаясь усадить в авто, но она всё никак не могла со мной распрощаться. – Люблю тебя, сучка! Ты одна здесь настоящая.

Она вдруг обхватила меня и впилась в губы поцелуем. И было в нём столько одиночества, что я хотела в ту минуту уехать с ней и греть её всю ночь своим телом, обняв, как сестру.

Но, конечно, я поехала домой. Вежливые секьюрити довели меня до двери, убедились, что мне сию секунду не требуется врач, и оставили одну.