Могусюмка и Гурьяныч - стр. 9
– Не говори, Захар Андреич, давеча под Курк-аркой на караван налет был. Нынче по кочевкам ездили городские, читали бумагу: кто изловит Могусюмку, тому награду обещают.
– Разве поймают? – усмехнулся Захар. – Он ловкий…
…Дверь, отворилась, в избу вошел ямщик. Захар отдал ему остатки щей. Старик уселся у двери, поставил горшок на колени и жадно хлебал варево. Трофим подал кашу.
– А я ныне на сохатых ходил – тебя вспоминал… Под Арвяком на солончаках[15] каждый раз встречаю то табуном, то в одиночку. Солонцы лизать приходят. Отдыхай от ярмарки, да поедем зверя бить в урман[16]. А, Андреич, как бывало?
Снова налетел порыв ветра.
В лесу раздался треск, и слышно было, как падала лесина. Треск повторился снова и снова, по лесу деревья валились наземь, и гул от падения пошел по тайге. Дождь затих на мгновение и вдруг полил с новой силой.
– Бушует, – молвил Трофим – Вот с Хибетом собрался на охоту нынче, – кивнул он на башкира с ружьем. – На Бердагуловском курене житья не стало от медведей. Что ни ночь – то конь задранный. Куренный обещает нам[17] с Хибеткой награду от заводской конторы, если зверей отвадим. Хибет, выбьем, что ли, косолапых?
Тот, кого назвали Хибетом, положил ружье на скрещенные ноги, поднял голову и, прежде чем начал говорить, улыбнулся. Лицо его, за миг до этого озабоченное и суровое, мгновенно преобразилось. Глаза сощурились и заблестели лукавством.
– Ружьем стреляем, конечно, возьмем. Зверь куда девается? Наш будет, – молвил он.
– Хибет отчаянный, жизни не жалеет, – говорил Трофим. – Дед у него старик теперь, уж на охоту не ходит. Был Хибет еще мальчишкой, и дед был малость помоложе, так учил его с рогатиной брать зверя. Одна у нас беда, – хлопнул он по плечу охотника, – как деньги в кармане, так на завод: накупит вина и куролесит. Кругом нынче башкиры пьяницы пошли. Своего закона не уважают. Зря контора водкой торгует.
Хибет смущенно отвернулся и снова занялся ружьем.
– Отец у него Бикбай… Знаешь? Иван, ты, поди, знаешь?
– Как же, знаю старого Бикбая, – ответил ямщик. Но знает ли Хибетку – не сказал.
– У Бикбая кочевка недалеко, где башкирская земля начинается. Он теперь совсем переехать хочет. У него шалашик был тут прежде, приезжал только на лето, а нынче лес заготовил, хочет юрту строить. Поближе к заводу…
Трофим зажег лучину. Гроза проходила. Ветер стихал, гром гремел в отдалении. Дождь еще лил, но не так сильно.
Башкирин, спавший на лавке, зашевелился.
– Это кто у тебя? – спросил Захар.
– Проезжий человек. Видно, из дальних башкир, да не то больной, не то напуганный, все молчит да в углы жмется.
Башкирин на лавке поднялся. Жалобное рябое лицо его, помятое после сна, казалось еще более безобразным.
– Куда едешь? – спросил его Захар.
Тот развел руками и не ответил.
– Чего это ты?
– Бельмэем[18], – отвечал башкирин.
– Ну-ка, Иван, – молвил купец ямщику, – спроси, откуда он, куда едет.
Ямщик Иван был родом из Низовки, где все мужики толково объяснялись по-башкирски. Он спросил проезжего: тот что-то буркнул в ответ, поклонился леснику и вышел из избы.
– Озорной башкирец, не хочет отвечать, – сказал Иван.
Захар больше не любопытствовал и стал готовиться ко сну. Из сеней принес чепан, развесил на печи, снял со стены и постелил на лавке полушубок, положил в голову дорожную сумку, снял поддевку, стал молиться на образа.