Моё чудовище - стр. 32
— Положи! — резко и чётко произнёс Дымов, она с недоумением уставилась на него.
— Чего?
— Положи на место, — повторил он, прекрасно понимая, что на самом деле раздражение никуда не ушло, не помогло ничто, а просто на время спряталось и сейчас вырвется наружу, как бы Дымов ни старался. Но он и не собирался сдерживаться. — Тебя разве не объясняли самое элементарное? Мама с папой не рассказывали, что такое быть вежливой? Тебе такие слова знакомы: «пожалуйста», «доброе утро»? Или всё, на что тебя хватает, загнать чужую камеру, просадить деньги в клубе и даже угрызений совести при этом не чувствовать? Ещё и жрать за его счёт, как ни в чём не бывало.
Он увидел, как дрогнули губы у Бэллы, но не испытал ни раскаяния, ни жалости. Да потому что её всё равно не пробрало, не почувствовала она себя виноватой. Швырнула в него куском.
— Да подавись! — проорала в ответ, как обычно, без стеснения перемежая нормальные слова матом. — И жрачкой своей, и своей камерой! Засунь их… знаешь куда? Думаешь, если богатый, перед тобой все будут унижаться? Да пошёл ты!
Она отступила на шаг, потом развернулась, зашагала размашисто — из столовой в холл, а оттуда, похоже, прочь из дома. Только дверь входная хлопнула.
Да и… скатертью дорога. Пусть катится. Всё равно такую не изменишь, любые усилия пропадут напрасно. Дашь ей шанс, а она всё равно его просрёт. Да потому что ей ничего и не надо. Ей и так хорошо — страдать дурью и ныть, что кругом все сволочи, не жалеют, не понимают, не входят ситуацию. Хотя обязаны. Таким все всегда обязаны. А вот они никому. Поэтому не дождёшься от них ни «спасибо», ни «пожалуйста».
Девятнадцать ей скоро, совершеннолетняя она. Чтобы пить и по клубам шляться. Он в её возрасте уже работал, сам себя содержал. А она, такая лошадь, которая жрёт за двоих и сильная, как пацан, сидит у бабки на шее. Или вещи в магазине тырит.
Дымов с трудом подавил желание подняться, подойти к окну, посмотреть, куда это чудовище попрётся. То есть… убедиться, что она и правда отвалила, окончательно и безвозвратно. Не просто на улицу выскочила и мечется туда-сюда, пытаясь успокоиться и прийти в себя, или бьёт кулаком в стену, не замечая боли — Дымов обычно так делал — а исчезла за забором, чтобы больше не появляться.
Но, конечно, не побежит он к окну. Ещё чего? И вот действительно, не стоит тащить в дом, и в собственную жизнь, всякую гадость.
— А вы про какую камеру? — раздалось внезапно.
Он и не заметил, что Юля тоже в столовой. Специально явилась, на шум? Чтобы не ускользнуло от её внимания, не обошлось без её участия. Ей-то почему каждый раз вмешиваться надо? Не умрёт же от любопытства, если всё не узнает. Но…
Ещё на неё не хватало накинуться, указать место. Что-то он разошёлся не в меру, словно истеричная девица. Как будто не в курсе, что в бизнесе обычно друзей нет, каждый сам за себя и, прежде всего, за собственную выгоду. А Бэлла…
А то он прямо ведать не ведал, как в таких случаях бывает? Он сам, скорее, исключение, только подтверждающее правило. Поэтому и смысла нет теперь негодованием пыхать, особенно на Юлю за её навязчивое вмешательство, связанное по большей мере с беспокойством и сопереживанием, а не исключительно с чистым любопытством.
— Да про обычную. Про фото. Отдал ей свою, чтобы пользовалась. Она, оказывается, фотографировать любит. Хотя, может, и нет. Наврала. А камеру приспособила к делу по-другому. Продала. Чтобы с друзьями по клубам ходить.