Многоликий странник - стр. 229

. Хотя, быть может, все происходило в точности наоборот, и имена великих предков вписывались в летописи теми, кто оказывался в состоянии расстаться с увесистым кошелем, а за это приобрести столь недоступную в мирное время славу. В этом проявлялось еще одно качество отца, смущавшее Локлана, пожалуй, еще сильнее, чем любовь к тайным заговорам и склокам: его скаредность. Ракли терпеть не мог тратить накопленные деньги и самолично вел учет всем расходам и доходам, следя, чтобы первые не превышали вторых. Платить же с каждой зимой приходилось все больше: хотя бы на поддержание застав и растущего гарнизона замка, от чего Ракли никак не мог отказаться перед лицом как внутренних, мнимых, так и внешних, все более настойчиво заявляющих о себе врагов. Причем Ракли с непонятной настойчивостью оставлял это бремя расходов за собой. Локлан очень хорошо помнил недавнее заседание большого совета в тронном зале, на котором, кажется, Тиван, командующий конной гвардией и мудрый стратег, сам предложил остроумный ход, при котором содержание гарнизона перекладывалось с казны замка на расплодившихся по Вайла’туну эделей. Конечно, он не употреблял таких слов вслух, однако мысль его была воспринята Ракли неоднозначно, если не сказать «в гневе отвергнута». В отличие от молча слушающего Локлана, он понял ее как подрыв целостности обороны замка и чуть было не обвинил Тивана в заговоре. Тогда как, на взгляд Локлана, помощник предлагал Ракли тонкий ход, решавший сразу несколько задач: рост казны, занятость эделей нужным всем делом, подвижность гарнизона, сегодня по большей части скованного стенами замка, и, наконец, приток в ряды эльгяр свежих сил, что пока тормозится опять-таки нежеланием Ракли тратиться на новобранцев. Интересно, что большинство членов совета, разумеется, поддержали мнение Ракли. Они как будто даже не поняли и уж тем более не оценили, что Тиван, выдвигая такое смелое предложение, вольно или невольно подрубал сук, на котором сидел. Ведь в конечном итоге командовал гарнизоном именно он. И чем меньше в его непосредственном подчинении будет виггеров, тем слабее окажется его собственное положение в глазах тех же эделей, многие из которых входили в большой совет. Тогда Локлан приписал странность происходящего противоречивому характеру отца и трусливой нерешительности его советников, однако чем больше он думал, тем отчетливее понимал, что за всем этим должен скрываться далеко идущий замысел. Какой и кому он принадлежит – отцу, советникам или Тивану – Локлан определить не мог. Ясно было одно – не только в Торлоне, не только в Вайла’туне, но и в Меген’торе грядут серьезные перемены.

Он очнулся от рези в спине и яркого света солнца, уже всплывшего над зеленым ковром Пограничья. Вероятно, путаные размышленья навеяли на него сон, и он не заметил, как задремал в неудобной позе.

Поодаль стоял Олак, делавший вид, будто не замечает пробуждения хозяина, и дожидавшийся, пока его ни окликнут.

– Что стряслось, Олак? – Локлан встал на ноги и потер ноющую спину. Ветер почти стих, так и не нагнав облаков. День обещал быть теплым. – Или ты пришел пожелать мне доброго утра?

– Ничего не стряслось, хелет. Если не считать того, что кто-то ломится в дверь изнутри вашей спальни, а, кроме того, в замок снова пожаловал тот юноша, которому вы давали верительную грамоту. Кажется, Хейзит его зовут.