Многая лета - стр. 28
«Земля – крестьянам, фабрики – рабочим, хлеб – голодным» – кричал кумачовый лозунг на здании вокзала.
«Хлеб – голодным». – Если бы Фаина могла, она бы зло усмехнулась, потому что власть Советов наплодила столько голодных, сколько России прежде не снилось в самом страшном сне. Но оттого, что горе накрепко свело челюсть, губы не шевелились.
Разлучённая с Капитолиной Настя орала не переставая.
Майский ветер задувал под тонкое пальтецо, и у Фаины очень быстро застыли руки. В поисках тёплого угла она забрела в подъезд с выбитыми дверями и крепким запахом махорки и горелой бумаги. Судя по пеплу и углям, на мраморном полу кто-то разводил костерок, ещё дышащий струйками дыма. С закопчённой лепнины над окном скорбно смотрели две женские головки с отбитыми носами. На верхнем этаже стукнула дверь и раздались медленные шаркающие шаги. Спускалась старуха в чёрной одежде с костистым лицом ведьмы.
– Ты что здеся сидишь? Воровка, что ли?
Фаина покачала головой:
– Нет. Греюсь.
Воровка! Она не могла бы украсть, даже если бы захотела. Давным-давно, ещё мелюзгой, они с подружками попали на гулянье, где пьяный булочник скинул с плеч короб и завалился спать под берёзу. Девки и парни с хохотом растаскивали плюшки и пирожки, озоровали, кривлялись. Кто-то из шутников надел на голову булочнику дырявую корзину без ручки.
– Что же ты, Файка, стоишь? Хватай сушки, ешь! Вкусные! С маком! – подначивали подружки, с хрустом разгрызая перепавшую дармовщинку.
А она робела, комкала в руках косынку и не могла ничего сказать. То ли плакать хотелось, то ли убежать от стыда.
– А коли не воровка, то проваливай отсель! Прочь! Прочь! Убирайся к себе домой!
Посох старухи больно толкал Фаину в плечо и в спину.
Она поймала в кулак конец посоха и крепко дёрнула:
– Хватит драться! Нет у меня дома!
– Как это нет? – Старуха кивнула на ребёнка. – Выгнали небось за то, что в подоле принесла.
– Ни в каком подоле я не приносила. В няньках жила, а хозяйка нашла другую работницу.
– Вон оно как! Совсем народ озверел. – Насупившись, старуха пожевала губами. – Я тебя приютить не могу, у самой полна коробочка. Но ты вот что, девка, походи по дворам и порасспрашивай, где находится Домкомбед, – последнее слово она произнесла с расстановкой, словно заколачивала в стену гвозди.
– Домкомбед? – Фаина подняла глаза. – А что это?
– Домовой комитет бедноты, – сказала старуха. – Ты ведь беднота?
– Да, – кивнула головой Фаина. – Беднее некуда.
– То-то и оно. Значит, тебе туда прямая дорога. Скажи, что негде жить, они помогут. У нас тут в подвале бабёшка жила, Зойка Клыкова, может, слыхала?
– Нет.
– Ну, нет так нет. Так вот эту Зойку Домкомбед определил на житьё – живёт в квартире богатенной купчихи Бояриновой. В самолучшую комнату с этим, как его… эркером!
– Муж, что ли? – тупо переспросила Фаина, прижимая к груди проснувшуюся Настюшку.
– Ох, видать, ты совсем деревня, – вздохнула старуха. – Эркер – это балкон такой. В общем, вставай, выметайся и двигай искать Комбед, пока не стемнело. Нечего на чужой лестнице ошиваться.
Фаине всё равно надо было уходить – не поселишься же навечно в грязном подъезде. Поэтому она покорно встала и пошла к выходу. Может, и вправду поискать этот самый Домкомбед? Название-то какое: дом, да ещё и бед! Беда, да и только!