Миттельшпиль - стр. 57
– Доджер, прости. Ты не… Я не… Они угрожали моей семье. – Роджер уже отвык тихо разговаривать сам с собой, и ему пришлось приложить ощутимые усилия, чтобы на последнем слове не сорваться на полную громкость. – Они сказали, что меня заберут. Ты была моим лучшим другом. Ты вообще самый лучший друг, который у меня когда-либо был. Но ты бы сделала то же, если бы они пришли в твою семью. Тебе бы пришлось.
– Нет, не пришлось бы, – возражает она. – Я бы соврала. Я бы сказала: «Ой, но это же просто игра, я и не думала, что кто-то может из-за этого беспокоиться», – и я бы пообещала никогда больше так не делать и просто стала бы осторожнее. Я сказала бы им, что все в прошлом, а сама продолжила бы общаться, потому что ты был мне важен. Я думала, что тоже тебе важна. Ты ведь все время это говорил. Так что я бы солгала ради тебя, потому что лучше так, чем оставлять тебя в одиночестве.
Роджер молчит.
– А ты так и сделал, Роджер. Оставил меня одну. Ты бросил меня, даже… даже не объяснив ничего, не сказав, что все наладится. Ты говорил, мы друзья навсегда, и я тебе поверила. Я никогда никому не верю, но тебе я поверила, а ты оставил меня одну. Ты решил за меня, что я больше не заслуживаю быть твоим другом. Может, это эгоистично – злиться на тебя, потому что ты боялся за свою семью, и мы были маленькими, и ты думал, что я сильнее, чем оказалось. Не знаю. Мне плевать. Ты меня бросил. И я не могу тебя за это простить, как бы сильно тебе этого ни хотелось. И неважно, как сильно я сама этого хочу.
Доджер замолкает. Слезы жгут ей глаза, размывая зрение. Все, что доступно взгляду Роджера, нечетко, смазано, как на плохой акварели. Все кажется зыбким. Все началось с девочки, которая заговорила у него в голове, а он думал, что она ненастоящая; может, и правильно, что сейчас все кажется нереальным. Может, так и должно быть.
– Прости, – говорит он. – У меня нет других слов, только эти. Я поступил так, как был должен – как мне тогда казалось. Я знаю, что я ошибся. Но я не могу вернуть все эти годы назад. Время так не работает.
Доджер смутно подозревает, что время могло бы так работать, если только она поймет, как подкрутить числа. Ей все больше начинает казаться, что время – это замысловатая головоломка, и у нее есть к ней ключ; он спрятан где-то между дыханием и биением сердца, и это такая же часть ее тела, как кровь, кости и костный мозг. Она ничего не отвечает. Теперь ее очередь молча ждать, что скажет Роджер. Она произнесла длинную речь и выдохлась. Слова никогда не были – и не будут – ее сильной стороной.
– Но не только тебе было больно, и не только ты пострадала оттого, что я закрыл дверь. Я оставил тебя одну. Но я тоже остался один.
Доджер знает, что это неправда, она видела доказательство – девочку, которая смотрела на нее с подозрением и по-хозяйски держала Роджера за локоть, будто стоило ей ослабить хватку, как она бы его потеряла. Но говорить об этом не стоит. Потому что, если она признается, что никто ни разу не смотрел на нее так, как эта девушка смотрела на Роджера, может показаться, что она жалуется, особенно если она попытается объяснить, как много времени проводила сама с собой, дрожащая, загнанная в ловушку, на грани собственной жизни.
И это неважно. Он попросил прощения. Он воспользовался магией извинений. Доджер закрывает глаза, погружая их обоих в темноту.