Миссия для чужеземца - стр. 43

В Эл-Лиа Сашка вновь вспомнил о своих способностях, но теперь они пугали его. Что-то беспрерывно давило изнутри, не позволяло расслабиться, отдышаться. Как крылья, которые превращаются в обузу, если их владелец собирается путешествовать пешком. Неясные образы, мелькающие в голове, утомляли. Ненависть, страх, тревога, висевшие в воздухе, обжигали горло. И в то же время что-то подталкивало в спину. Иначе откуда бы брались силы бежать и бежать, не останавливаясь, за маленьким белу, в котором Сашка ясно чувствовал опаску, а также печаль, строгость и уверенность в себе?

Нападение огромного пса едва не стало последней каплей. Сашка ощутил ужас. Мгновенную оторопь. Вокруг сгрудились люди, плеснули злобой, обожгли холодом. Истерика едва не скрутила. Но от пса шло что-то еще. Расслабляясь и погружаясь в тягучее варево образов, теснящихся со стороны хрипящего чудовища, Сашка различил не только злость и ненависть, но и боль. Задержал дыхание. Попробовал «погладить» ужасное существо. В ту же секунду пес так же мысленно рванулся к нему, но рванулся убивать, поскольку его собственные боль и тоска только усилились от прикосновения. И тогда Сашка открылся. Словно поднял голову перед летящей в броске собакой, показывая горло. Будто сказал псу: вот я, видишь? Вот моя боль. Вот мой страх. Войди в меня. Почувствуй мою жалость. Успокойся. Я не враг.

Он не вкладывал силу в эту мысль. Просто открылся весь и без остатка, не утаивая ни одной части себя настоящего. И пес понял. Остановился. Замер. Прислушался. Той угрозы, которую пес почувствовал со стороны Сашки, а точнее, того знакомого ощущения силы, которая до этого приносила только боль, не существовало. Тот, которому он пытался оторвать голову, оказался своим. Не менее своим, чем память о теплом животе матери. И псу стало стыдно.

– Что значит «открылся»? – спросил Лукус у Сашки, когда они миновали хитросплетение узких улочек центральной части Эйд-Мера и нашли в северных кварталах трактир с изображением толстого улыбающегося мала на вывеске.

Внутри оказалось неожиданно светло. Лучи Алателя проникали через высокие окна, застекленные неровными прозрачными пластинами. Башни Эйд-Мера казались через них кривыми и переливающимися.

– Хорошее стекло стоит больших денег, – пояснил Лукус, заметив взгляд Сашки, и повторил вопрос: – Что же ты сделал с псом?

Сашка огляделся. Высокая деревянная стойка выдавалась вперед, вокруг нее расположились несколько элбанов, а внутри без спешки, но сноровисто распоряжался кухонной утварью высокий и полный человек, одетый в просторную желтоватую рубаху из грубой ткани с рукавами по локоть. Его повязанная платком голова словно парила над опущенными плечами едоков. Человек беспрерывно резал, наливал, накладывал и время от времени покрикивал в открытую за спиной дверь. Оттуда доносились запахи приготовляемой пищи, звон посуды и веселый женский голос. Спутники прошли в угол, где стоял деревянный стол с двумя скамьями.

– Я сам не все понимаю, – наконец сказал Сашка, потирая забинтованную ладонь. Помолчал и добавил: – Точнее, я не понимаю ничего. Все, что я могу, – это чувствовать. И, может быть, немного внушать. Поэтому попытался внушить псу, что я друг. Но это не простая собака.

– Я заметил, – усмехнулся Лукус.