Мирянин - стр. 26
Наташка еще никого во дворе не знала. Она вообще нашла площадку впервые. И стояла, прислоняясь всем телом к забору, заглядывала через проволоку, таращилась на игру неподвижными внимательными глазищами. Ей совсем было наплевать, что она ни с единой душой тут не знакома, не смущалась и под косыми взглядами других девчонок, всегда нарядно одетых для посещения дворовых игрищ. Ведь наша площадка для них служила своего рода выходом в свет. А тут голые ноги, не слишком чистые на коленках, довольно топорные и разношенные босоножки неопределенного цвета, дешевенькое платье, годное разве для выноса мусора. Девчонки презрительно морщили носы.
А мне понравилось все. И сразу. Вот взяло и понравилось. И платье невозможной, безвкусной расцветки, и голые коленки, и даже уродливые, видавшие виды развалюхи-босоножки. И весь ее, какой-то безыскусственный деревенский вид. А главное – глаза и волосы, и не знаю, что еще. Антошка, наверное, увидал то же. Потому что подошли мы вместе. Забыв про игру и про все на свете. И хором сказали, не сговариваясь:
– Привет! – и в первый в жизни раз посмотрели друг на друга с ревностью.
А Наташке тогда было всего двенадцать лет, и она закончила пятый класс. Но из-за высокого роста мы решили, что она старше.
– Ты откуда? – Это спросил Тошка.
Она ничего не сказала, просто ткнула пальчиком в один из «офицерских домов». А я хотел услышать ее голос и потому тут же нашел форму вопроса, на которую нельзя было откликнуться только жестом:
– А как тебя зовут? – и для вежливости прибавил: – Меня – Лешей, а это – Антон.
– Ташка, – ответила она, но даже не улыбнулась, а как бы спросила одними глазами: «И что дальше?» И опять замолчала.
– Ничего, – вдруг сказал я вслух. Действительно, а что дальше?
И тут она захихикала, лед был сломан. Мы еще о чем-то говорили наперебой, кажется, поведали ей, где живем и в каких школах учимся, а после Ника громко и нетерпеливо окликнул нас, чтоб перестали женихаться. Пора было выходить на поле.
Мы стали дружить. Вчетвером. Ника сперва воротил нос, зачем нам еще девчонка. Но через год и он, повзрослев, перестал выдвигать возражения и тоже включился в Наташкину свиту. Так у нее образовалось в окружении уже три верных рыцаря, вечно суетящихся и мешавших друг другу. Со стороны все это, конечно, сильно напоминало собачью свадьбу, но мы были подростки и еще не умели правильно строить отношения. Что наша дружба тогда уцелела и, напротив, даже сделалась более нерушимой, чем прежде, достойно немалого удивления. А может, дело было не в нас, а в Наташкиной врожденной природной мудрости, и сохранением нашего единства мы были обязаны именно ей. У нас развился своего рода благородный конкурс на право угодить и услужить, не всегда, однако, бескорыстный с судейской Наташкиной стороны. Мы вообще в то время напоминали фирму «Заря», добросовестно работавшую на одного-единственного клиента.
Мама Наташку не одобряла. И на сей раз уже не объяснила мне почему. Только поджимала губы и голос делала подчеркнуто сухим, когда с моими друзьями заходила в гости и Наташка. А мне не пришло в голову тогда выяснить с мамой отношения. Я наивно и чистосердечно предполагал то, что вычитал в книжках: все дело в ревности между женщинами. Хотя повода явно не было. Наташка не очень предпочитала мою особу остальным, иногда казалось даже, что она побаивается меня. И это было почему-то лестно. С Никой она держалась запросто, иногда и помыкала, но по-дружески. А с Тошкой случалось ей выглядеть капризной и непостоянной мучительницей. Так что к десятому классу, к его окончанию, стало ясно, что среди нас кончилось равноправие, и сложилась пара. Ташка и Тошка. Так мы и стали их называть.