Мировая история - стр. 160
Первые греческие драмы приняли форму дифирамба в виде хорового пения, посвященного празднику Диониса, сопровождаемого танцем и пантомимой. В 535 году до н. э., как нам известно, этот жанр подвергся коренному обновлению, когда Феспид ввел в представление отдельного актера, речь которого звучала неким антифоном хоровому пению. С дальнейшими нововведениями появлялось все больше актеров, и через сотню лет мы получаем полноценные, зрелые театры Эсхила, Софокла и Эврипида. Из их постановок до наших дней дошло 33 пьесы (с учетом одной полноценной трилогии), но нам известно, что в V веке до н. э. в Греции исполнялось больше 300 разнообразных трагедий. В греческой драме все еще сохраняется религиозный подтекст, хотя не столько в словах, как в мизансценах, в которых они произносились. Великие трагедии иногда исполнялись в виде трилогий на публичных праздничных мероприятиях, участниками которых становились граждане, уже знакомые с основными сюжетами (часто мифологическими), которые они собирались посмотреть в игровой форме. При этом подразумевался просветительный момент. Вероятно, большинство греков никогда не видели постановку Эсхила; конечно же их было бесконечно малое число по сравнению с количеством современных англичан, видевших пьесы В. Шекспира. Как бы то ни было, на такие представления собиралась огромная аудитория народа, не слишком занятого на своих земельных наделах или не находящегося в дальнем путешествии.
Больше людей, чем в любом другом древнем обществе, тем самым поощрялось к тщательному исследованию и размышлению над содержанием их собственного нравственного и общественного мира. От народа ожидалось, что он осознает скрытые акценты знакомых обрядов, сделает новый выбор их значения. Именно эту возможность дали своему народу великие драматурги Греции, даже если в некоторых своих пьесах они заходили достаточно далеко, а иногда даже, в подходящие моменты, высмеивали признанные в обществе святыни. Речь, разумеется, идет не о представленных натуралистических сценах, а о функционировании законов героического, традиционного мира и их мучительного воздействия на людей, попавших в молох этих законов. Во второй половине V века до н. э. Эврипид даже начал использовать обычную форму трагедии в качестве средства для развенчания воззрений на то, что считалось приличным; тем самым он внедрил приемы, которые в западном театре используют современные нам и столь разные авторы Н.В. Гоголь и Г. Ибсен. Рамки, ограниченные замыслом, тем не менее всем знакомы, и в его сердцевине лежало признание авторитета неумолимого закона и неотвратимого возмездия. Само допущение такого условия можно считать свидетельством особенности иррациональной, а не рациональной стороны греческого сознания. Все-таки было еще далеко от состояния сознания, когда паства восточного храма в ужасе или с надеждой наблюдала за очередным представлением неизменного ритуала с жертвоприношением.
В V веке до н. э. разнообразие театральных жанров расширялось еще по некоторым направлениям. Это случилось, когда в самостоятельный жанр развилась аттическая комедия, и нашелся Аристофан, ставший первым великим постановщиком развлечений для зрителей с помощью манипулирования людьми и событиями. Он подбирал для своих постановок особый материал: часто на политические темы, почти всегда в высшей степени актуальный, и частенько подавал его в непристойном виде. Факт того, что Аристофан не просто выжил, но и пользовался успехом, служит для нас самым наглядным свидетельством терпимости и свободы нравов афинского общества. Спустя 100 лет греки практически подошли к современному миру с точки зрения манеры лицедейства по поводу интриг рабов и несчастных любовных отношений. Речь не о влиянии Софокла, но греческая пьеса все еще удивляет и представляется практически чудом, ведь за 200 лет до этого ничего подобного не существовало. Стремительность, с какой греческая литература развилась после завершения периода эпической поэзии, и ее непреходящий авторитет служат доказательством предрасположенности греков к новаторству и умственному росту, которые легко признавать, даже когда не получается объяснить.