Размер шрифта
-
+

Мир Тропы. Очерки русской этнопсихологии - стр. 24

– Сначала простор, – теперь уж не слишком уверенно сказал я, – потом пространство…

– Почему? – передразнил он меня, сделав растерянное лицо, но тут же ободряюще улыбнулся. Поханя, в отличие от Степаныча, никогда не издевался надо мной, и даже не обзывал дураком, как частенько делал Дядька.

Я молчал.

– Потому что ты картинки смотришь, а не песню видишь! Пространство – это мир. И вся песня мир. А кто его делает?

– Кто поет, – ответил я. – Хотя… пожалуй, нет. Мы ее берем из памяти, а там она уже сделанная. Похоже, сначала тот, кто мне ее спел, а потом я, когда пою.

– Да, можно сказать, тот, кто ее тебе спел, сделал этот мир для тебя. А теперь ты делаешь его для других, для слушателей… Даже если поешь для себя, ты можешь делать мир, а можешь войти в тот, что есть, и побродить там. Но тогда ты будешь слышать его голос. Даже сквозь свой. Значит, и тогда, и когда ты сам поешь, есть один человек, который делает мир. Значит, законы одинаковы? – я кивнул ему. – И законы эти – что ты ли, что другой – но вы творите пространства и творите своим видением! – я опять кивнул ему. Он усмехнулся и спросил. – Так что здесь с пространствами?

– Два пространства… – уверенно начал я и осекся, потому что почувствовал, что теперь ничего не понимаю.

– Три, три пространства, – очень спокойно сказал Поханя. – И ты делаешь только одно из них.

Не понимаю почему, но эти слова внезапно взбодрили меня. В них словно был ключик к тайне. Поханя засмеялся:

– Ожил! Ты кого поешь-то?

– Как кого? Песню…

– Про кого?

– Про казака, про кого!.. – и тут до меня дошло. – Ну конечно, три! Ведь человек же еще! Я пою казака!

– Ты делаешь пространство сознания казака, – подтвердил мою догадку Поханя, – а он делает все остальные пространства!

– Значит, речку он просто видит перед собой, а потом… – опять появился вопрос.

– Начни с того, что ты его видишь, ты смотришь в его пространство, – успокоил меня Поханя.

– Ну.

– Что он делает?

– Лежит на берегу и смотрит на реку? – предположил я.

– На реку?

– Да.

– На реку?!

– Подожди, – вдруг сообразил я. – В простор!

– В пространство истинного Мира, в простор! – подтвердил Поханя. – А потом?

– А потом он видит Атамана… Подожди, подожди! Потом он вспоминает, потом он смотрит в пространство памяти!

Поханя даже ничего не сказал, он просто рассмеялся и повел песню дальше.

Отпусти же, атаман,
Отпусти до дому,
Знать, соскучилась, знать, намучилась
Милая Маруся.
Отпустил бы я тебя,
Долго ты пробудешь.
Ты напейся воды холодной —
Про любовь забудешь.
Пил я воду, пил холодну,
Пил – не напивался!

На этом месте я прервал песню и воскликнул:

– Еще оно пространство памяти!

Поханя кивнул не останавливаясь:

Любил девушку чернобровую,
С нею наслаждался.
Вот ведут, коня ведут,
Конь головку клонит.
Молодовова, чернобровова
Казака хоронят.

Вот тут я пришел в замешательство. Ясно было, что пространство сменилось. Но что-то во мне сопротивлялось тому, чтобы признать его простором. Я колебался. Поханя прервал песню и ждал довольно долго, потом приказал:

– Перестань искать правильный ответ. Просто смотри в то пространство, которое делаешь ты!

У меня получилось не сразу. Пришлось подавить сомнения в самом себе и заставить не спешить. Я собрался и, успокаиваясь, начал все сначала – ощутил, что я смотрю в пространство сознания казака, который лежит на берегу… смотрит на реку… вспоминает разговор с атаманом… вспоминает свои воспоминания во время этого разговора, так сказать, свои аргументы… и как их отвергали… обиделся, и даже не сразу понял, что это и я обиделся, по крайней мере, чувство обиды явственно зашевелилось во мне, подталкивая к каким-то действиям… тут я заметил, что попался в чужие чувства, и уже готов мстить «всем этим гадам!», и меня заколотило точно в ознобе.

Страница 24