Мир меняющие. Книга 1. Том 1 - стр. 7

Но никаких признаков того, что предсказание начинает сбываться, не появлялось. Астрономы, кто еще был жив – не забывали про свои родовые обязанности, следили и жили ради этого. Теперь у них не было наследников по крови, которых не нужно было обучать великому искусству разговора со светилами, присылали из блангоррского Дворца свободнокровых отроков для обучения. Кто был смышлен для этой науки, а кто и не очень. Но уже и отроков присылалось все меньше и меньше. Часовые башни расползались, засыпались песком, зарастали плетущими растениям, уходили в вечность.

Аастр де Астр давно здесь жил – один из выживших астрономов. Здесь – это на краю Мира, в Турске, полузасыпанном серым песком. Он не смог бросить башню, свои часы, телескопы и уйти или исчезнуть, как случилось со многими из его племени. Жил один, хозяйничал, поверял большие часы и часами наблюдал в телескопы небесную жизнь, не желая увидеть там какие-то изменения. Иногда поверял время забредшим селянам и горожанам. Подношениями не гнушался – не выжил бы иначе. Иногда вспоминал, как тут было раньше. Он едва помнил свою мать, которая исчезла, как и многие другие, во времена великого горя астрономов. Он как-то выжил и без матери. Был он сейчас жилист и высок, голову венчала шапка кудрей, таких же густых, как и в молодости, только совершенно побелевших. Жил он здесь сейчас совершенно одиноко. В домах был проведен водопровод, который продолжал действовать и тогда, когда стал разрушаться город. Сначала были еще какие-то люди, которые со временем уходили или умирали. Так Аастр и не заметил, как остался один. Он много времени проводил в лаборатории и в обсерватории, которые были его страстью. При малейшем изменении на небе – отправлял птичью депешу во Дворец Примов, неоднократно напоминая государю об отроке, которого еще должен успеть выучить. Да видимо все отроки больше хотели оставаться при дворе, чем ехать на край Мира, к полусумасшедшему астроному, учиться скучному искусству наблюдения. Время они не чувствовали, таскали с собой хронометры – величиной с хорошую луковицу, по ним и сверяли и поверяли при случае чужие часы. В общем, конечно же, мало кто из отроков подходил для учебы – слишком тупы, но все же лучше, чем никого – кровь угасала. Только вот никого и не было, никто не ехал. И старый Аастр тащил свою жизнь дальше, не позволяя себе задумываться о смерти. Он строго-настрого приказал себе жить и – жил.

Дорога уже порядком утомила монаха. Припасы, взятые с собой из монастыря, были на исходе. Как назло не встречалось ни деревеньки какой, ни городка, где можно было к местным пастырям обратиться или милостыню попросить. Мельчайшая дорожная пыль стала такой мягкой и ласковой при свете лун. Отекшие пухлые ноги святого отца, не привыкшие к таким дальним пешим переходам, уже порядком притомились. Отец Иезекиль остановился, снял сандалии и потопал далее босиком. Прохлада ночной дороги мигом успокоила боль в ногах. Дорога петляла и, внезапно монах вышел к развилке, остановился, почесал затылок, потом, недолго думая, свернул на левую тропинку. Почему на левую? Да Хрон, тьфу его, ее знает. Тропа спускалась все ниже и ниже. Свет лун уже стал рассеянным и тусклым. И вот – перед взглядом путника открылось ущелье, даже не так – открылось Ущелье. Дорожка свернула в расселину между каменистыми откосами и привела к каменистому дну. Свет лун не доставал дна, но в Ущелье не было темно, светились какие-то летающие жучки, пылали холодным светом упавшие и уже подгнивающие деревья. Было очень влажно. С тихим шелестом стекала кристально-прозрачная вода, кое-где разбиваясь о выступающие камни на мельчайшие водные пылинки и расцвечивая ночной полумрак радужными искрами. Отблески выходящих на поверхность драгоценных руд светили не хуже лун. Днем солнца отражались от всех поверхностей Ущелья. Зеленые плети неведомых растений вились по отвесным склонам, на них в ночи расцветали изумительной красоты цветы всяческих сумасшедших оттенков. Мелкие камушки иногда срывались с откосов и, шурша, скатывались на дно. В какофонии ночных звуков слышались крики, всхлипывания и посвист ночных птиц, томное стенание жаб и лягушек, капель, журчание и шепот воды, шорох камней и шелест ветвей. Мягкая пыль дороги вскоре сменилась утоптанной глинистой тропой, уверенно петлявшей между стволов. Такой тишины и красоты, пожалуй, ранее в жизни отца Иезекиля и не было. В сезон ветров, ко всему добавлялось еще и их завывание. Прилетев в ущелье слабенькими вихорьками, ветры уходили в дальнейшее путешествие уже могучими, разрушительными. Но сейчас царило безветрие. И монаху повезло – иначе пребывание в Ущелье было бы еще более пугающим – из-за стенаний ветров.