Мир до и после дня рождения - стр. 36

Теперь ничто не сможет быть по-прежнему. Какими глупыми кажутся переживания о «вандальном» разрушении блюда с сашими «делюкс», когда следующей ночью она хладнокровно перечеркнула девять лет совместной жизни.

Из-за единственного поцелуя главное достижение ее жизни рухнет на пол и разлетится на миллионы кусочков, как все те вазы и хрустальные кувшины, выскользнувшие из ее неловких рук в детстве. Она и в сорок два такая же неуклюжая. Впрочем, сейчас она стала еще хуже, поскольку поступала так намеренно. Правосудие никогда не заставляет себя ждать.

Она смотрела на расслабленное лицо Лоренса, лежащего на соседней подушке, и душу сковывал лед. Как слон в посудной лавке, она разнесла вдребезги не только их союз, но и собственное сердце.

Взрослая женщина обязана иметь силы вовремя остановиться. Во взрослой жизни каждый поступок должен быть тщательно осмысленным. Она же прыгнула без оглядки и все испортила. Жизнь скоро помашет ей на прощание. Но даже сейчас, называя себя эгоистичной, своевольной, презренной, недостойной любви такого умного и доброго человека, как Лоренс, она видела перед глазами черный кожаный ремень и шелковый пиджак.

Все сорок два года Ирине нередко приходилось иметь дело с последствиями своих поступков. Ей не удалось избежать наказания за спрятанные прямо перед концертом пуанты сестры. Когда в Колумбийском университете, указывая в чеке сумму ее жалованья, случайно приписали лишний ноль, ей пришлось взять кредит под двадцать процентов и возвращать все до последнего цента, когда ошибка была обнаружена. Ей приходилось пожинать плоды, ставшие следствием предательства, переживать боль от каждой грубости в свой адрес, смотреть на плохо подготовленные к печати иллюстрации, ставшие достоянием всех читателей. Разумеется, глупо надеяться повернуть время вспять – не то что годы или месяцы, но даже день. Вот они вновь склоняются над столом для снукера, Рэмси показывает ей верный угол удара.

Перед тем как провалиться в сон, Ирина видела, что смотрит в его полные искушения глаза и отходит в сторону.

Для Ирины это была волшебная симфония звуков: короткий звонок, резкий скрежет металла, лязг запоров, открывавших Сезам. Легкое трение деревянной поверхности о ковер. Приглушив звук голоса Шон Колвин, Ирина насторожилась.

Свернувшись в кресле, она несколько раз попусту приподнималась, привлеченная звуком шагов соседей, проходящих мимо двери квартиры. Наконец послышалось то, что невозможно было счесть ошибкой, не уловить в каждом новом маневре решительное утверждение превосходства и неоспоримую уверенность в своем праве. Это были неслышимые простому уху всплески волн семейной жизни: по-павловски стремительные и затяжные взлеты души от осознания приближения любимого.

– Ирина Галина!

Стена мешала ему разглядеть ее легкую улыбку, хотя он еще увидит, и не одну. Только Лоренс способен так комично искажать ее полное имя. Галина Уланова была примой Большого театра в 1940-х годах, хотя плие Ирины (до той поры, пока мать не прекратила попыток сделать из нее балерину) не были достойны имени тезки. Она ненавидела свое имя до тех пор, пока не привыкла к его шутливому, а впоследствии и приятному звучанию из уст Лоренса.

– Лоренс Лоренсович! – откликнулась Ирина, завершая ритуал, от которого никогда не уставала. Что же касается сардонически звучащего отчества, то оно не было выдуманным – отца Лоренса также звали Лоренс.