Минотавр - стр. 18
Наконец он уснул. Ему снилось, что он не спит, а наоборот – встает и идет по коридору, входит в комнату матери и, откинув одеяло, ложится рядом с ней. Она не кажется ему ни испуганной, ни удивленной, но лицо ее безмолвно умоляет его отказаться от того, что он собирается сделать, словно она уже давно знает о том, что именно он собирается сделать, – знает это с самого начала. В то же время он видел и ощущал, что на самом деле она хочет того же, что и он, и так же, как и он, знает, что это противоестественно и запретно. «Не бойся, – сказал он ей во сне, – не бойся. Я сумею сделать это еще лучше, чем папа». И тогда она обняла его, а он со смесью стыда, вины и дикого желания вошел в нее – резко и грубо. На ее лице выражение мольбы и стыда медленно уступало место ласковой, расслабленной улыбке…
Он проснулся мокрый, испуганный и разочарованный тем, что все это оказалось сном. «А что было бы, – спросил он себя, – если бы я сейчас встал и пошел к ней?»
Утром, сидя за обеденным столом, он внимательно всматривался в лицо матери. Он хотел забыть свой сон, но знал, что никогда ничего не забудет – ни сон, ни утреннюю явь.
Пришло для Г. Р. время отправляться в интернат, и он с нетерпением ожидал прощания с домом. В конце мая того же года (окна в эту пору не закрывались в квартире с утра и до позднего вечера) он обратил внимание на девушку, жившую в доме напротив, через улицу, на том же этаже. Не раз видел он ее стоящей у раскрытого окна, в то время как ее мать вплетала в ее волосы темную бархатную ленту. Волосы у девушки были цвета темной меди, и вообще она казалась Г. Р. необычайно красивой. Она очень быстро поселилась в его снах, вытесняя мать.
Через раскрытое окно он часто видел, как она надевает пальто, – и тогда спешил на улицу, чтобы посмотреть, как она выходит из дома, и долго еще глядел ей вслед, пока она не растворялась в толпе прохожих, спешащих на главный проспект. Со временем он уже все знал о ее распорядке дня; знал, когда она уходила из дома и когда возвращалась. Теперь ему уже не надо было стремглав мчаться по лестнице, перепрыгивая через ступеньки; он просто выходил немного раньше и усаживался в кафе, располагавшемся на первом этаже его же дома, – оттуда через огромное витринное стекло ему было все отлично видно: и как она уходила, и как возвращалась. Отправившись в интернат, он взял с собой тетрадь, в которой этой девушке с черной бархатной лентой в волосах было посвящено много страниц. Девушке, которую он любил. В день отъезда он сделал следующую запись в этой толстой тетради: «Я не расстаюсь с тобой, любимая. В один прекрасный день я вернусь и женюсь на тебе…»
С момента поступления в интернат на всю его прошлую жизнь словно опустился тяжелый занавес. Новой была сама учеба, жесткими и непривычными – правила и распорядок. Много места занимали разнообразные спортивные соревнования, еще больше времени и сил уходило на изнурительные тренировки, им предшествовавшие. Это был новый мир, отличавшийся от известного ему в прошлом как формой, так и содержанием. Принадлежность к этому новому миру захватила его и наполнила гордостью. Он был увлечен этой жизнью, воодушевлен и переполнен благодарностью. Диктатуру старожилов и их тиранию он принял безропотно, как само собой разумеющееся, – в свою очередь, он усвоил диктаторские замашки по отношению к более слабым или младшим. Вскоре он обзавелся и другом – это был мальчик его возраста с волосами цвета темной меди и светло-коричневыми глазами, такими же, какие были у той, кому посвящались его записи в заветной тетради. В четырехместной комнате их кровати стояли рядом; две другие принадлежали их однокашникам, которые вполне могли уже давно обходиться – и обходились – одной, не скрывая своих отношений.