Министерство наивысшего счастья - стр. 45

Проклятый сучий дождь!», Саддам рассмеялся, но ни один из них не сдвинулся с места. Им хотелось посмотреть, начнется ли сильный дождь. Он не начался. С неба немного покапало, и моросящий дождик прекратился так же быстро, как и начался. Анджум принялась рассеянно гладить Биру, стирая капельки с его шерсти. Дождь почему-то напомнил ей о Зайнаб, и Анджум улыбнулась. Она – что было очень для нее нехарактерно – принялась рассказывать Саддаму историю о мосте (в весьма сокращенном и отредактированном виде), о том, как любил ее маленький Бандикут. Солнечно улыбаясь, она описывала проделки Зайнаб, говорила о ее любви к животным, о том, как быстро она освоила английский в школе. Когда воспоминания стали совсем радостными, голос(а) Анджум вдруг задрожал(и), а в глазах заблестели слезы.

– Я была рождена, чтобы стать матерью, – рыдая, произнесла она. – Вот увидишь, настанет день, и великий Аллах подарит мне младенца. Я твердо это знаю.

– Как это возможно? – рассудительно спросил Саддам, даже не подозревая, что ступает на зыбкую почву. – Хакикат бхи кой чиз хоти хай. («Есть же такая вещь, как реальность».)

– Но почему нет? Черт возьми, почему нет? – Анджум села и посмотрела Саддаму в глаза.

– Я просто говорю… Я хотел сказать, что на самом деле…

– Если ты можешь быть Саддамом Хусейном, то я смогу быть матерью, – в голосе Анджум не было злобы, она произнесла это с кокетливой улыбкой, демонстрируя свой ослепительный белый клык и темные, красноватые резцы. Но в этой кокетливости прозвучала сталь.

Саддам лениво приподнялся. Он нисколько не встревожился, но его заинтересовало, как много она о нем знает.

– Когда ты падаешь, перейдя грань, как все мы, считая и нашего Биру, – снова заговорила Анджум, – ты уже не можешь остановить падение. Падая, ты будешь хвататься за других падающих людей. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Место, где мы живем, место, ставшее нашим домом, – это место падших людей. Здесь нет хакикат. Арре, даже мы сами не вполне реальны. На самом деле нас нет.

Саддам промолчал. Он любил Анджум больше, чем кого бы то ни было на этом свете. Он любил ее речь, любил слова, какие она выбирала, ему нравились ее подвижный рот, ее накрашенные губы, шевелящиеся над дурными зубами. Он любил ее забавный сверкающий клык, любил слушать, как она декламирует стихи на урду, большую часть – если не все – которых он просто не понимал. Саддам не знал стихов и почти не понимал урду. Но зато он знал множество других вещей. Он знал, как ободрать корову или буйволицу, не повредив шкуру. Он знал, как надо ее засолить и задубить раствором лайма и танина, чтобы получилась мягкая и прочная кожа. Он знал, как определить на вкус качество дубящей жидкости. Он знал, как сушить кожу, как очищать ее от шерсти и жира, как ее отбеливать, как мять и полировать ее до ослепительного блеска. Знал он и что тело человека содержит от четырех до пяти литров крови. Он видел, как эта кровь лилась из людей и растекалась по земле за полицейским постом в Дулине, на шоссе Дели – Гургаон. Странно, но лучше всего он запомнил вереницу дорогих машин и мечущихся в свете фар насекомых. Еще он помнил, что никто не остановился, чтобы помочь.

Он понимал, что не было ни плана, ни простого совпадения в том, что он попал в это место Падших Людей. Это была волна судьбы.