Милость Господня - стр. 24

Результат этой речи оказывается прямо противоположным. Она не успокаивает, напротив, еще больше будоражит послушников. Споры в группе идут непрерывно. Глаза – горят. Бурление умов продолжается. Все мечтают попасть в подразделения духовников, облачиться в серую форму с нашитым на предплечье православным крестом. А если повезет, то и в бригаду молитвенников, тогда крест будет упоительно золотой.

Только об этом и говорят.

Говорят, говорят, но через некоторое время Иван замечает, что споры сводятся по большей части к тому, как сделать молитву наиболее эффективной. А если проще – к какому святому следует обращаться? Кто из них более милостив? Кто лучше откликнется на твой страстный зов? Точки зрения высказываются самые разные. Одни полагают, что приоритет тут имеет Андрей Первозванный: ведь именно он пришел со Словом Божьим на Русь. Другие считают, что лучше взывать к митрополиту Илариону, святителю, первому митрополиту славянского происхождения, он же в «Слове» своем сказал, что суть русского православия есть благодать, а вовсе не формальный закон, как на Западе.

Немыть, подняв указательный палец, цитирует:

– «Прежде был дан закон, затем – благодать, прежде – тень, затем – уже истина… Закон миновал, а благодать и истина наполнили собою всю землю». Закон он называл свечой, а благодать – солнцем. Через закон оправдываются, а через благодать спасаются…

Третьи убеждены, что обращаться надо к местным святым: где ты родился, где тебя окрестили, с тем у тебя имеется духовная связь… А Пятак, вероятно, уже совсем повернувшийся, настаивает, что если уж обращаться к прошлому, то непосредственно к древним обрядам и песнопениям предков – они выросли из природы, из божественного единства человека и мира.

– Язычество, – отвечают ему.

– А что такое язычество? – упорно долбит Пятак, не умеющий уступать. – Это кристаллизация коллективного опыта в сознании нации.

– Архетипы еще скажи! Юнгианская ересь!..

– Никакая не ересь, официально она не осуждена…

– Но ведь и не одобрена!.. Не одобрена!.. Это практики «серой зоны»…

И так далее – до бесконечности.

Иван участия в этой дискуссии не принимает. Он, как жерновами, навешенными на тело, придавлен тем, что сказал ему архимандрит Авенир. Иван дожидается его у выхода из учебного корпуса. Видит, и сердце падает: с инспектором… тьфу!.. с архимандритом целый ареопаг: и настоятель, отец Амвросий, опирающийся на посох, и отец Доминик, и отец Иосаф. И даже отец Сысой пристроился с каким-то мешком.

Не подойти.

Впрочем, архимандрит кивает коротко своему окружению и приближается сам.

– Ну здравствуй, крестник…

Солнце у него за спиной, и кажется, что вокруг головы – огненный нимб.

Больно смотреть.

Или это знамение?

Весь ареопаг уставился на него. Иван готов провалиться сквозь землю.

Склоняется, еле выдавливает:

– Благословите, отец…

Инспектор… тьфу!.. архимандрит Авенир крестообразно омахивает его:

– Вот имя Отца и Сына, – вдруг хмыкает, – и Духа Святого… Аминь!..

Потом долго молчит.

Иван тоже молчит.

А что говорить?

Взгляд у архимандрита пронзительный.

Наконец он разжимает тонкие губы:

– А я, крестник, признаться, надеялся на тебя.

И опять – удушающее молчание.

Все вокруг выцветает, как будто теряя земную плоть.

А архимандрит вновь осеняет его крестом:

– Однако надежда еще осталась. Крестник!.. Благослови тебя Бог!..