Миллион с Канатной - стр. 18
– Я не знаю! – Старик отчаянно пытался вырваться из его рук. – Это проклятие! Оно здесь! Выпустите меня отсюда! Неужели вы не понимаете – это проклятие! Никто не сможет спастись! Никто! Мы все обречены!
– Где? Отвечай! Или я размозжу тебе башку! – завопил первый, яростно потрясая наганом.
– Я не знаю! Я вас обманул! Выпустите меня отсюда! – Изо рта старика вдруг пошла пена, и, выскользнув из державших его рук, он забился на полу в конвульсиях.
– Я понял: он соврал ради денег, – второй быстро подошел к первому, – я подозревал это с самого начала. Он только вход в катакомбы знал, и больше ничего. Оставь его. Лучше пойдем отсюда.
Первый с диким выражением лица обернулся к своему собеседнику. Его глаза были совершенно безумными.
– Мы придумаем другой план, когда вернемся в город, – второй все пытался его уговорить, – мы найдем людей, которые видели карту. Попробуем что-то придумать. А сейчас надо уходить.
Но первый не слышал. Глаза его метали молнии – такие же страшные, как и судороги, сотрясавшие тело несчастного старика. Дико закричав, он вдруг принялся стрелять в лицо старику – раз, другой, третий, дробя его в кровавое месиво…
– Прекрати! – Второй попытался схватить его за руку, но ему не удалось. С силой оттолкнув своего напарника, первый выстрелил себе в голову и рухнул на камни прямо у подножия креста.
Все стихло. Но эта тишина была хуже грома. Побледнев как смерть единственный оставшийся в живых бросился назад. Он бежал, не разбирая дороги. Под нависшими сводами известняка еще долго звучал гул удалявшихся шагов.
Глава 4
– Спешиться! – Зычный голос командира отряда перекрыл ржание лошадей. Отряд был небольшим – на центральной площади села сгрудились человек десять всадников. Был конец июля 1919 года. Жаркий, раскаленный воздух южного лета просто обрушил на село густой, плотный зной. Всадники сбились в кучу. Вокруг все стихло.
Эта тишина, наверное, и была самой зловещей. Молодые еще пацаны, лет восемнадцати, только-только попавшие на эту войну, еще не приобрели жесткости в лицах и в сердцах и время от времени порой смотрели восторженными глазами удивленных детей – совсем не солдат.
Но сейчас в их глазах был испуг. И, сбившись в кучу, держа за узду разгоряченных долгой дорогой лошадей, они остро и отчаянно чувствовали ту атмосферу ненависти и страха, которая, как живое кольцо, все сужалась вокруг них.
Командир же их был другим. Старше каждого раза в два-три, убеленный сединами ссылок, вооруженных конфликтов и политической борьбы, он походил на монолит из нерушимого камня. И, спешившись, решительно шагнул вперед, словно грудью прокладывая дорогу в тишине, которая, тем не менее, не несла в себе ничего, кроме угрозы.
Только остановившись и оставив коней, можно было рассмотреть эту угрозу. Это были люди.
Их было много. Застыв, они окружили кольцом крошечную площадь. Их горящие ненавистью глаза словно воздвигли стену между собой и этими всадниками.
В основном толпа состояла из мужчин – от 20 до 40 лет. У всех были обветренные, обожженные солнцем лица крестьян, на которых проступила отчетливая печать физического истощения. Все они были измождены, все измучены бесконечной войной, и голод привел их за ту черту, где стираются все грани.