Милицейская сага - стр. 34
– Догадываешься, почему в аттестации отказали? – Что ж тут хитрого? Холуи – народ чуткий. Помнят, что из управы в свое время меня меня по личному указанию генерала выкинули. Это у меня, как вы знаете, не в первый раз. Так что начинаю даже получать мазохистское удовольствие.
Демонстративная разухабистость его Сутырину не понравилась.
– Ты, Андрей, по уровню управленческому давно свою должность перерос. А вот что касается человеческих, так сказать, хитросплетений, тут работать над собой и работать. После твоего ухода мне удалось убедить членов ком иссии, чтоб вопрос повторно вынести. И полагаю, назначение твоё через неделю состояться все-таки может. Если созрел.
– Перезрел. Как раз прикидываю: может, пошло оно всё, а, Игорь Викторович? Ну, что, в самом деле, будто напрашиваюсь. Следователь я не из последних. Да и на гражданке, если что, не пропаду, – в адвокатуру и сейчас зовут. Хоть деньги в кармане появятся.
– Можно и так, если кишка тонка. Мы вообще-то на эту должность Аркашку протаскивали. Да он в твою пользу отказался. В Андрее, говорит, стержень есть. Или ошибся Чекин?
От неожиданности Тальвинский смутился.
– Только вот дни эти, оставшиеся до повторной аттестации, надо бы, как говорится, без сучка и задоринки. Там у тебя, кстати, Лавейкина застряла.
Тальвинский, не скрываясь, неприязненно скривился.
– Во-во! Потому и кончай её поживей.
– Думаете, из-за этого прокатили?!
– Пока нет. Вообще-то думать ты, Андрей, должен. Постоянно думать и – соотносить. Тогда, может, что и позначительней угадаешь. Ты теперь – без двух минут номенклатура. А это, знаешь, особый стандарт. Дружки-то, поди, в отделе наизготовку стоят. И стаканы сполоснули.
– Наверняка.
– Вот это и есть самое трудное. Работать с теми, с кем ещё вчера вровень был.
– От выпивок можно отказаться.
– Отказаться – полдела. Тут и впрямь недолго недругов из прежних друзей нажить. Наука – так себя поставить, чтоб не предлагали, – Сутырин почесал мочку уха. – Говорите уж все сразу, – заметил его колебание Тальвинский.
– Ладно, хоть и неприятно, но скажу главное. Для руководителя умение разобраться с собственными бабами – это тоже, знаешь, показатель компетенции.
– Так вы что ж, полагаете?…
– Тут и полагать нечего. В кадры поступил сигнал о твоей связи с судмедэкспертом Катковой.
– Кроме меня, никого это не касается!
– А ты не горячись. Подружек, их у кого нет? – Сутырин нетерпеливо скосился на часы, и блестящие его глазки-бусинки на мгновение зажглись предвкушающим, похотливым огнем. – Только вот все должно быть тип-топ. Без лишних всплесков. С сигналом этим я договорился, чтоб пока попридержали. Но вопрос стоит так: либо отказываешься от Катковой, либо… даже я тебе помочь не смогу. А сказал, потому что мне тоже в районах свои люди нужны и лучше тебя кандидатуры не вижу. Так что, если ты меня правильно понял, повторная аттестация станет твоим, будем говорить, бенефисом.
Полковник Сутырин числил себя в завзятых театралах.
То, что слух о его любовной связи с Валюхой, «запустил» по управе длинноязыкий Ханя, Андрей почти не сомневался. А потому, едва добравшись до райотдела, яростный, кинулся к нему. Распахнул дверь. И – обомлел.
В затенённом углу, с занесенным ножом над кем-то невидимым застыл Ханя. Андрей рванулся вперед. Но, сделав шаг, разглядел общую картину. Хмыкнул, успокоенный. На столе, на промасленных клочках газеты, возлежали исходящие соком три бревна палтуса, – подношение от обвиняемого, в отношении которого Ханя накануне прекратил дорожное дело. Надо сказать, что милицейские следователи, при всей внешней грубоватости, были тонкими лингвистами. Неприличным, например, считалось слово «взятка». Его произносили сквозь зубы и только, если кто-то попадался на получении денег. Материальные же подношения, будь то тот же балык или какая-никакая мануфактура, общественным мнением не порицались и, напротив, именовались деликатно и возвышенно – «отблагодарение». При звуке шагов Ханя взметнул голову и, прежде чем Андрей успел хоть что-то сказать, воткнул нож в рыбий бок, и бросился к нему.