Милицейская сага - стр. 2
– Не дело это, мужики, четверо на одного, – укорил он. – Лучше бы разойтись по – тихому.
Но разойтись не дал Мороз. Воспользовавшись замешательством, он положил «крюком» ближайшего к себе. За Будяков вступились еще трое затверецких. И драка вспыхнула заново. Мороз привычно петлял, «вытягивал» на себя, доставал ногами. Пришедший на помощь, где остановился, там и встал. Он даже не уклонялся от ударов. Просто блокировал их предплечьями и – бил навстречу. Второго удара, как правило, не требовалось. Через две минуты все было кончено.
– Чего полез? Я бы и сам справился, – буркнул Виталий.
– Само собой. Просто я в самоволке. Времени в обрез. Не хотелось, чтоб танцы задерживали. Кстати, Валентин.
– Ну, Валентин и Валентин. Целоваться из-за этого, что ли? – неблагодарный Мороз подметил, что девочки, обычно ловившие его взгляд, все как одна разглядывали незнакомца.
Через неделю на тренировке сборной области по боксу им представили нового тяжеловеса – заканчивающего срочную службу Валентина Добрякова. Обманчиво расслабляющая фамилия не соответствовала цельному и упрямому норову ее обладателя, что очень скоро почувствовали окружающие. Потому первоначально напрашивавшееся прозвище «Добрый» как-то само собой исчезло из обихода и изменилось на более увесистое – «Добрыня».
И – город пал! Стоило Морозу и Добрыне появиться в центре, будяковцев просто сметало с тротуаров. А они шли по брусчатой мостовой единственной пешеходной улицы, как разогнавшие гвардейцев мушкетеры – по Лувру.
Виталий сам поразился, поняв, о чем он думает. Столько прожито за эти годы, стольких похоронил, столько раз сам чудом уходил из-под косы. И вот теперь, едва выживший, оббитый жизнью, вернулся в сонный свой городок и смешно обижается, что не сохранилась память о прежней, бесшабашной шпане.
Мороз вышел на центральную городскую площадь, окольцованную пятью старыми, козаковской еще постройки домами. От площади, будто лучи от звезды, разбегались пять улиц, одна из которых вела к набережной Волги.
Теперь этой улицы больше не было видно. В её устье, будто клык среди ровненьких отбеленных зубов, оказалось втиснута махина из тонированного стекла и бетона, на крыше которой неоном сияло торжествующее – «Губернский банк».
«Ну вот и с госпожой Паниной повидался, – пробормотал сквозь зубы помрачневший Мороз. – Похоже, вся кодла пребывает в полном порядке».
Стемнело. Переулками пробрался он к длиннющему дому из красного кирпича, посреди которого беззубо щерилась темная арка. За ней открывался заросший дикой акацией двор. Его двор! Прежде буйный, в дребезжащих гитарных аккордах, а ныне – тихонький, испуганно затаившийся. Проскочив под аркой, Мороз проскользнул к полуразрушенной беседке, от которой хорошо просматривался вход в его подъезд. И не только его.
В далекие семидесятые здесь, на пятом этаже, как раз над квартирой Морозов, жил знаменитейший по городу Андрюшка Тальвинский по кличке Поляк, кумир пятнадцатилетних пижонов. К восьми вечера специально собирались они у седьмого подъезда, чтоб не пропустить торжественный выход. Поляк, втиснув себя в узкие брючки и нацепив накрахмаленный, с взбитым жабо, рубашляк, гордо вскидывая острый подбородок с эспаньолкой, направлялся к кафе “Ландыш” – место сходок городской богемы. В руках его, одетых, несмотря на жару, в лайковые перчатки, неизменно находилась расписная трость с набалдашником, – всеобщий предмет зависти.