Михаил Тухачевский. Портрет на фоне эпохи - стр. 13

Второй старейший полк гвардейской пехоты, Семеновский, формально считался равноценным Преображенскому, однако по составу офицеров, по их родовитости, по их связям при дворе все-таки уступал своему «полку-близнецу». Но поступление М. Тухачевского как первого по баллам выпускника-алексан-дровца в лейб-гвардии Семеновский полк не могло быть обеспечено лишь уровнем успеваемости. Вновь направленные в гвардейские полки выпускники военных училищ проходили еще фильтрацию через офицерские собрания самих полков, где весьма требовательно относились к происхождению, социальным характеристикам кандидата и его ближайшего окружения. Претенденту надлежало также обладать безупречными политическими взглядами, мировоззрением, ничем в этом отношении не запятнанной репутацией. Важную роль (порой даже решающую) играла принадлежность кандидата к старой «полковой фамилии». В этом отношении выходец из «семеновской фамилии» М. Тухачевский оказался в полку «своим». Теперь честолюбие и тщеславие его должно было быть удовлетворено. Перед ним открылась перспективная военная карьера.

Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется жизнь.

Л. Дербенев

Первая мировая война принесла в историческую антропологию понятие «потерянное поколение». Небывалая жестокость «ненужной войны» корежила психику даже победителей. Со сдержанной горечью, очень по-мужски, рассказал об этом писатель, чью молодость также перечеркнула война, – Эрих-Мария Ремарк. «Фронт представляется мне зловещим водоворотом, – размышляет его герой. – Еще вдалеке от его центра, в спокойных водах уже начинаешь ощущать ту силу, с которой он всасывает тебя в свою воронку, медленно, неотвратимо, почти полностью парализуя всякое сопротивление»^>1. Фронт – национальное унижение – паралич морали. Эта рожденная войной социологическая парадигма деформировала поколение тогдашних 20-летних, лишив нравственного иммунитета и тем самым обусловив неизбежность революционных катаклизмов…

Война усугубила назревшие в российской армии противоречия и проблемы. Вошедшая в социально-политический кризис Россия, хоть и располагала достаточно большой армией, имевшей крепкие традиции, оказалась не в состоянии «планировать ход войны». В первые месяцы боевой дух держался на сублимированном национальном чувстве. Характеризуя народные настроения в 1914 году, граф Н.Н. Головин писал: «Первым стимулом, толкавшим все слои населения России на бранный подвиг, являлось сознание, что Германия сама напала на нас… Угроза Германии разбудила в народе социальный инстинкт самосохранения»^>2. И солдаты, и офицерство переживали высочайший патриотический подъем: накануне августа 1914 года 96 % подлежащих призыву явились на мобилизационные приемные комиссии^>3. Увы, уже полгода спустя апатия и разочарование, усугублявшиеся очевидной невнятностью политических причин затягивавшейся бойни, практически полностью заглушили чувство патриотизма. Предложить армии что-либо духоподъемное правительству, терзаемому интригами и властебоязнью, оказалось сложнее, чем снабдить окопы необходимым оружием.

Коалиционная стратегия Антанты была выстроена таким образом, что Россия в самые острые периоды войны играла ключевую роль в поражении Германского блока. Это предопределило результаты Первой мировой войны к 1917 году. Выпавшие на долю русской армии испытания требовали от ее личного состава, прежде всего от солдат и младших офицеров, находившихся в гуще боевых действий, в окопах, не только верности долгу и присяге, но и безупречной спаянности и дисциплины. Правительство рассчитывало компенсировать выносливостью и вымуштрованностью солдат русской армии недостаточное материально-техническое оснащение войск, уравновесить силы, противопоставив экономически более развитому противнику людскую массу. Это почти демонстративное нежелание тратиться на вооружение армии, варварское отношение к человеческой жизни стало на многие десятилетия «метой» боевого армейского строительства России.