Между сном и явью - стр. 17

Уже в кровати, развернув инструкцию от снотворного, я попытался найти способ применения. Мелким почерком написанные противопоказания занимали большую часть бумаги и читать их я не хотел. Что будет, то будет, нечего накручивать себя заранее.

В итоге сдался. Не нашёл ничего подходящего, только глаза заболели.

Достал таблетку, налил стакан воды и выпил. Не знаю, что именно я ждал, но ничего не произошло. Глаза не начал слипаться. Только болели после инструкции. Голова не тяжела. Даже зевоты не появилась. Я лёг в кровать и та с жалобным стоном приняла меня. Смотрел сквозь темноту на потолок. Изредка по нему проезжали лучи автомобильных фар. Вроде высоко, а всё равно дотягивались. Слушал, как соседи сверху разбирают диван, как роняют что-то на паркет и беспрерывно ходят по кругу.

Моргнул в очередной раз, но вместо люстры увидел, склонившуюся надо мной пальму…

Ослепительно белое солнце и чистое голубое небо заменили тёмный потолок. Когда это случилось? Я не успел заметить перемены. Не мог вспомнить этого момента. Быть может я всегда здесь лежал? Так давно, что уже не мог вспомнить, когда это началось. На мелком песке, словном просеянном через сито, время летело неимоверно быстро. Робкие волны ласкали берег. Нежно и плавно, подобно молодому любовнику, пробирались вглубь и тут же, не решаясь на большее, отступали. А до меня доносился только их шелест. Он убаюкивал, нашёптывал новое сновидение, звал в сказочное путешествие на невозможные берега. Но его рассказ я уже не слушал. Не мог больше спать. Боялся повторения кошмара, что с трудом выпустил, нехотя разжав ледяные пальцы на горле. Я проснулся в раю и требовалось время, прежде чем смелость восстановит свои силы.

Позади, смутным воспоминанием, остались костыли и осенняя слякоть, однообразная работа, хрущевка с соседкой-алкоголичкой на кухонном полу и безжизненные, лишённые всякой человечности, маски людских лиц. Горечью на языке и пульсирующей болью в голове обернулись они в одну секунду. Оставалось им только затихнуть, пройти без следа и кануть в забвении. Но это затягивалось. Они растворялись медленно и нехотя. Жалея, что не способны оставить на прощание хоть шрама. Хоть крошечным рубцом задержаться на коже моей памяти.

Кошмар проник глубоко и кроме него я ничего больше не знал. Как-будто здесь и сейчас было сладким туманом, цветочным запахом ночи. А там, тогда, в мокрой, готовящейся к зиме Москве, была настоящая жизнь. Пропитанная болью и разочарованием. С мелочными, как и всё кругом, мечтами. С узкими тропинками, петляющими между машин, через мосты над реками сточных вод, спускающиеся в мрачные подземелья метро, теряющиеся в суетных толпах. И каждый день лабиринт бетонных коробок всё тщательнее скрывал выходы и всё ярче показывал недостижимые входы. Бред ослеплённого богатством разума, растянутый на целые десятилетия.

Я заставлял себя думать о другом. Сосредотачивался на основных вещах, пытался ответить на простейшие вопросы. Где я? На берегу моря? Какого? Я в отпуске? Или живу здесь? Хорошо бы второе, но я не помнил. Мне бы стоило испугаться. Амнезия не признак здравого рассудка. Вот только это беспамятство казалось совершенно нормальным. Словно иначе просто невозможно.

Когда я понял, что не могу ответить ни на один вопрос, оставил всякие мысли в стороне и расслабился. Наслаждался простейшим. Лежал, слушал. И накатывающий шелест волн, и сухой шорох листьев, и песни попугаев где-то в глубине леса. Я думал, что это лес, хоть и не знал наверняка.