Мэйделе - стр. 12
– А вот почему, мы ответить пока не в состоянии, – вздохнул пожилой мужчина, задумчиво посмотрев в окно. – Здесь какая-то загадка, учитывая очень странные смерти всех членов семьи. Я бы сказал, загадочные смерти. Вот, например, мама девочки была объявлена в розыск и обнаружена мёртвой.
– Украли? – поинтересовался ребе, но Лев поднял взгляд, и раввину стало вдруг холодно.
– Женщина двадцати четырёх лет была замучена до смерти, – тихо произнёс тот, отчего вздрогнули все находившиеся в комнате. – При этом дело засекречено, потому даже характер повреждений неизвестен, но кто-то говорил, судя по газетам того времени, о применении электричества.
Члены общины пытались разузнать о девочке, когда Ингрид рассказала об Эльзе. Задач прибавилось, потому что работавший в полицейском управлении Зеёв Кац поднял дела о загадочных смертях за последние десять лет, попытавшись понять, не объединяет ли их что-нибудь. Эта информация могла бы пролить свет на то, почему ради этой девочки задействованы такие ресурсы. Пока, впрочем, мужчина работал, уже обнаружив общие элементы дел. Ребе все чаще ловил себя на мысли, что следует связаться с консульством, чтобы хотя бы поделиться имеющейся информацией.
А Ингрид обживалась, неожиданно даже для самой себя потянувшись к Нему. Девочка изучала идиш, на котором говорили многие здесь, и изучение пошло на удивление легко. Она будто вспоминала, без сомнения, родной язык, очень скоро начав говорить на нём, не скатываясь в немецкий диалект. С письмом было немного сложнее, но Ингрид справлялась при помощи женщин общины.
Девочка заметила – когда она обращается к Нему, на душе становится легче и появляется ощущение какой-то общности, как будто она не одна, как будто с нею рядом – весь народ, поэтому она много времени проводила с сидуром,19 ну и ещё старалась помочь по хозяйству. В синагоге и вокруг неё дел было достаточно для всех, отчего малышка оставалась наедине со своими мыслями только вечером, но вечером ей рассказывали сказки, согревая, отчего Ингрид медленно оттаивала, забывая весь пережитый ужас. Вот только при попытке о нём рассказать начинались судороги, и становилось так больно, что потом приходилось менять одежду. Врачи лишь разводили руками.
– Значит, Бауэры ей не родственники? – вчиталась в бумагу ребецин. – Симха, как так вышло?
– Ты знаешь, Рахель… Я сама не понимаю, – ответила ей седая женщина, одетая в длинное светлое платье. Взгляд нестарой ещё, но полностью седой дамы был твёрдым, он будто пронизывал собеседника насквозь. – Все её родственники погибли так или иначе, чаще всего загадочно, а вот откуда взялись Бауэры, совершенно неясно. Тут нужно идти официальным путем, но именно он для нас пока закрыт, – я правильно понимаю?
– На сегодняшний день – да, – кивнула жена раввина, пытаясь уложить всю информацию в одну картину, что у неё не получалось.
– Тогда пока будем работать неофициально, – Симхе эта идея не нравилась, но и рисковать жизнью ребёнка она не хотела.
Не хотели рисковать жизнью ребёнка и другие члены общины, отлично понимая, что недобитые нацисты, судя по регулярно появлявшейся информации, ещё где-то прячутся. Чем для них может быть опасен маленький ребёнок, чем? А может, это не нацисты? Кто же тогда?
Ингрид нравилось среди евреев. Особенно приятно оказалось осознавать себя частью чего-то большего – целого народа. Она уже не была одна. Женщины общины начали называть девочку Ита – это еврейское имя, и оно ей пришлось по душе, гораздо больше, чем грубое Ингрид. Часто её называли «девочкой», что на идиш звучало очень ласково – мэйделе. Когда её так называли, хотелось улыбаться.