Метрополис - стр. 12
– Я два года делала калильные сетки в компании по производству лампочек, – раздались ее слова. – Мне нравилось. У меня там появилось несколько хороших подруг. Деньги, конечно, небольшие, но вместе с жалованьем моего мужа Франца – он работает на фабрике Юлиуса Пинча, делает газовые счетчики – нам почти хватало на крышу над головой. Не очень хорошую крышу, честно говоря. Мы жили на Коппенштрассе в однокомнатной квартирке, если ее можно так назвать. Скорее в трущобе. Это бедный район, как вы, наверное, знаете. В пятнадцатом году там случилось два масляных бунта[13]. Можете представить себе Берлин без масла? Немыслимо. Я хорошо помню бунты. Думаю, мне тогда было лет четырнадцать.
– То есть на момент вашей прискорбной гибели вам было двадцать семь.
– Верно. Так вот, наш домовладелец, Ланский, был евреем, как и мы, но он никогда не ставил земляков выше прибыли; если бы мы не оплатили аренду вовремя, судебный пристав в два счета выгнал бы нас. Ланский постоянно твердил, как нам повезло иметь хоть какой-то угол, но ведь ему самому не приходилось там жить. Точно знаю, он живет в хорошенькой квартире на Тауэнциенштрассе. Самый настоящий гониф [14], понимаете? Как бы там ни было, меня уволили в прошлом году, сразу после Рождества. Я, конечно, искала новое место, но сейчас половина женщин Берлина ищет работу, так что я знала: ничего у меня не выйдет. Если бы меня не уволили, я бы ни за что в такое не впряглась. За жилье нужно платить, вот Фриц и предложил идею, а я согласилась – все лучше, чем терпеть побои.
– Туфли, которые были на вас. В стиле Саломеи, от «Хеллстерна». Дорогие.
– Девушка должна выглядеть на все сто.
– Где вы их взяли?
– Подруга украла на заказ в Вертхайме.
– А очки?
– Некоторым мужчинам нравятся секретарши. Особенно на том пятачке к северу от Силезского вокзала. Они принимают тебя за соседскую девчонку, и это придает им уверенности.
– Это ведь в двух шагах от фабрики Юлиуса Пинча, не так ли?
– Верно. Иногда мой дорогой муженек после поздней смены отыскивал меня и отнимал все заработанное, чтобы купить себе кружку-другую пива. Таким уж чутким был Франц. Говорил, что присматривает за мной, как настоящий альфонс, но я считала иначе. Дело-то было опасное. Я это знала. Мы все знали. Никто не забыл Карла Гроссмана. Он убил бог знает сколько женщин в том самом районе Берлина. Когда это было?
– Между девятнадцатым и двадцать первым годами.
– Говорят, своих жертв он съедал.
– Нет, это делал Хаарманн. Гроссман просто разрубал их на части. Обычно в своей квартире на Лангештрассе. Но вы правы. Это недалеко от того места, где вас убили.
– Ублюдки. По-моему, все мужчины – ублюдки.
– Наверное, вы правы.
– Ты, должно быть, такой же. «Быки» не лучше остальных. Даже хуже. Забираете деньги из-под матрасов или «снежок» толкаете, притворяясь, что уважаете закон. Но иногда вы хуже всех. Кто был тот ублюдок-полицейский с «Алекс», который несколько лет назад убивал женщин? Тот, которому по рукам надавали и отпустили.
– Бруно Герт.
– Ты его знал?
– Да. Но не сказал бы, что его просто отпустили.
– Нет? Но он же сохранил голову на плечах?
– Это правда, но теперь он в психушке. И, скорее всего, останется там до конца своих дней. Собственно говоря, пару месяцев назад я его навещал.
– Наверное, это было очень приятно для вас обоих. Говорят, он устроил целое представление перед судьей. Притворялся безумным. Он знал, как работает система, и суд купился.