Метро 2033. Белый барс - стр. 6
Человек вернул оружие на место и приказал другому воину обыскать все помещения, палатки и прочие подобия укрытий, в которых мог бы скрываться ребенок. Он скинул с головы капюшон и присел на корточки посреди мертвых тел. Я не мог разглядеть лица – золотая маска, испещренная арабскими символами, скрывала его. Страх мешал мне заглянуть ему в глаза. Я и подумать не мог, что его и без того черное сердце возьмет на себя еще больший грех. Он чувствовал меня. Чувствовал, что я наблюдал за ним, и за тем, что творили его люди на станции. И это вызывало лишь улыбку на его лице.
Он размеренно следил за тем, как его люди добивали оставшихся в живых гарибов и обыскивали Аметьево. В одной из палаток, в той, где совсем недавно гарибы радовались великому счастью и столь возвышенному событию, они не нашли ничего, кроме трупа женщины, уткнувшейся лицом в пол.
А затем раздался рык.
Громогласный рык зверя, который приближался к станции.
Боже, как я тогда испугался! Ибо не знал, что в этом рыке – спасение.
Оглядываясь по сторонам, воин сообщил, что ребенка нигде нет, а затем выхватил свое оружие и выпустил несколько неугомонных вспышек вверх, чтобы прогнать рычащее существо.
Минуту спустя запахло жареным мясом, и я понял, что станцию подожгли.
Они покидали Аметьево так, словно всего этого кошмара и не было вовсе. Словно под мантиями находились не люди, а демоны с черными сердцами. Демоны, которые выглядели как люди, говорили как люди, смеялись как люди, пили зараженную воду и даже умирали как люди, но сами несли смерть как твари, даже худшим из которых не приходило в голову убивать себе подобных. Тонкие нити нескольких десятков голосов, взрослых и детских, сплетенных в один болезненный клубок, потихоньку расплетались. Стоны прекращались один за другим. Вскоре оборвался на высокой ноте последний из них. И когда все закончилось, станция погрузилась в кромешную тишину. Казалось, даже крысы затихли, опасаясь за свои хвосты. Только языки пламени шепотом напевали погребальную песню в считанные минуты уничтоженному племени.
Я выскочил из своего укрытия прямо на платформу. Стараясь не задевать тела отмучавшихся гарибов, пытался добраться до ребенка, пока этого не сделал огонь или твари с поверхности. Они обязательно почувствовали бы смрад, доносящийся со станции, и прошлись бы по ней ничуть не хуже, чем это сделали эти семеро. Я пробрался в палатку, оттянул тело лежащей женщины в надежде обнаружить розовое, улыбающееся чудо, барахтающееся на мягкой подстилке. Но ее не было… Латики нигде не было…
Лекарь поймал себя на том, что уже пять минут смотрит на шероховатый лист бумаги, на загнутый кем-то уголок страницы. Он разгладил лист рукой, понимая, что, чем ближе он подбирался к концу написанного, тем страшнее ему становилось. Вычитывать мысли хозяина красной тетради и не погружаться в них было невозможно. Он прочувствовал каждое слово, каждое предложение и весь тот ужас, который скрывался за ними. Затем он оторвал глаза от тетради и посмотрел на изувеченного, с которым что-то случилось. Его тело тряслось в неосознанном приступе. Его пальцы стальной хваткой вцепились в край простыни, сжимая полотно. Мягкая ткань, которой он был накрыт, задрожала, словно живая.
Изувеченный не понимал своего состояния. Лицо лекаря стало пропадать, скрываясь за мутными кругами, фиолетовыми и черными. И вдруг страдальца пронзила ледяная вспышка – глаза вылезли из орбит, грудную клетку словно скрутило, тело стало деревянным, непослушным, внутренности трещали по швам, боль становилась невыносимой – его словно рвали на кусочки изнутри. Затем, по языку распространился горький привкус дурман-травы. Не разжевывая, изувеченный пытался проглотить ее вместе с языком, а когда почувствовал влагу на своих губах, то принялся жадно всасывать ее в себя, пока тело не достигло критического напряжения и, перевалив за него, окончательно не расслабилось…