Метод подчинения - стр. 15
Все-таки я – самоубийца.
Муж поворачивается ко мне, и его взглядом сейчас можно заморозить полгорода.
– Порадоваться? Чему, Оль? – Он усмехается. – Может тому, что ты пойдешь сиськами трясти перед каким-то ублюдком? Или тому, что моя жена будет девочкой на побегушках? Действительно, вот радость! Карьерный рост! Из кладовщиц в секретутку!
И тут происходит то, чего я никак не ожидала. Моя рука со свистом рассекает воздух и приземляется на его лицо смачной пощечиной.
Я не знаю, как это произошло.
Я не могла этого сделать.
Не могла.
Несколько долгих секунд мы оба не можем оценить ситуацию, а потом я вижу, как его рука сгребает со стола кружки с громким звоном на пол возле меня, и слышу грохочущий голос:
– Ах ты дрянь!
Дальше все как в тумане.
Вот он замахивается первый раз. После которого чувствую резкую боль и металлический вкус крови.
Второй сбивает меня с ног, так, что я, размахивая руками, задеваю посуду и мебель, падая на твердый кафель пола.
От третьего голова звенит, как колокол и невыносимо жжет легкие.
Потом уже не считаю.
Думаю, вряд ли смогу вспомнить, сколько ударов он мне наносит по лицу спине, голове и ногам, прежде чем я, свернувшись в клубок на полу нашей кухни, уже не пытаюсь увернуться от свинцовых кулаков и ног.
В какой-то момент боль смешивается с темнотой, и мне все же удается отключиться.
Глава 6
Окрашенная в бледно-розовый цвет стена – первое, что я вижу, придя в себя от сумбурного сна.
Мне снилось, что я переставляю коробки. Много, очень много коробок. Запечатанных, без каких-либо опознавательных знаков. Это длится бесконечно долго, и я просто повинуюсь какой-то отлаженной системе, которая не позволяет делать передышки. Просто ставлю коробки. Одну на другу. В длинные вереницы из высоких башен одинаковых обезличенных картонных ящиков. Очень продуктивное занятие. Всем рекомендую.
Первое, что пытаюсь сделать, придя в себя, – поднять руку и потрогать стену в тридцати сантиметрах от моего лица.
Это причиняет мне адскую боль. Но я все равно дотрагиваюсь. Провожу онемевшими пальцами по шершавой поверхности, словно в доказательство, что это наяву.
– Милая?
Я слышу этот голос и не понимаю, почему его звучание отдается глухой болью в области сердца. Казалось, мое тело не способно вместить больше боли. Но так там же еще душа… Черт бы её побрал…
– Лёлик, котёнок мой, я рядом. Ты слышишь?
Не поворачиваю головы. Не потому, что не могу шевелиться. А потому, что абсурдность слов вводит меня в ступор.
Он нарочно называет меня «Лёлик». Это запрещённый прием.
Только мама и брат зовут меня так. И я прекрасно знаю, как бесит мужа такое производное моего имени.
Чувствую, как теплая ладонь накрывает мою руку.
– Прости, Оль… – В его голосе новые незнакомые мне нотки. – Я – дурак. Конченый. Прости…
Он сожалеет. Да. Точно.
Чувствует свою вину.
А я не чувствую.
Ничего.
Кроме боли.
– Уйди. – Слова даются мне с трудом.
– Оля, я…
– Пожалуйста… Уйди.
Его рука легонько сжимает мою.
– Я понимаю, тебе сейчас тяжело… – Тихий вздох. – Отдыхай, я приду вечером. Каждый день буду приходить. – Слышу шорох. Он поднимается, освобождая мою ладонь.
Скрип двери.
Эхо больничного коридора.
Голос, забивающий гвоздь мне в сердце:
– Я люблю тебя, Оля.
Он любит меня.
Мне не хочется ни плакать. Ни смеяться. Ни дышать. Ни жить.