Метафизика нравов. «Ты должен, значит, ты можешь» - стр. 25

В действительности же ни один моральный принцип не основывается на каком-либо чувстве, как воображают некоторые, а на деле есть не что иное, как смутно представляемая метафизика, заложенная от природы в разуме каждого человека; в этом легко может убедиться учитель, который пытается сократически – с помощью вопросов и ответов – обучить своего ученика императиву долга и его применению к моральной оценке своих поступков. – Изложение (техника) морального принципа вовсе не должно быть всякий раз метафизическим, а язык – схоластическим, если учитель не намерен сделать из своего ученика философа. Но мысль должна обращаться к началам метафизики, без которых нельзя ожидать никакой достоверности и чистоты и даже никакой движущей силы в учении о добродетели.

Если отправляться от этого основоположения и начинать с патологического, или чисто эстетического, или даже морального чувства (субъективно практического вместо объективного), т. е. начинать с материи воли, с цели, а не с формы воли, т. е. с закона, чтобы исходя из этого определять обязанности, то мы, разумеется, не найдем никаких метафизических начал учения о добродетели, ибо чувство, чем бы оно ни возбуждалось, всегда физическое. – Но тогда учение о добродетели – в школах ли или в аудиториях – погибнет в зародыше. В самом деле, не безразлично, через какие мотивы как средства мы приходим к доброму намерению (к соблюдению всякого долга). – Итак, пусть метафизика вызовет отвращение у мнимых учителей мудрости, которые судят об учении о долге подобно оракулам и гениям, но для тех, кто провозглашает себя метафизиком, непременный долг – даже в учении о добродетели обращаться к его метафизическим основоположениям и прежде всего самому учиться на них.

При этом нельзя не удивляться, как же до сих пор можно было, согласно объяснениям принципа долга, поскольку этот принцип выводится из чистого разума, сводить его к учению о счастье, но так, что для этого было придумано некое моральное счастье, независимое от эмпирических причин, что представляет собой противоречащую самой себе нелепость. – Всякий мыслящий человек, поборовший побуждения к пороку и осознавший, что он выполнил свой, подчас тягостный, долг, находится в состоянии душевного покоя и удовлетворенности, которое вполне можно назвать счастьем и в котором добродетель есть награда самой себя. – А эвдемонист говорит: это блаженство, это счастье и есть истинная побудительная причина того, почему человек поступает добродетельно. Не понятие долга непосредственно определяет волю человека, а лишь посредством видимого впереди счастья он побуждается к выполнению своего долга. – Ясно, однако, что так как он может ожидать этой награды за добродетель только от сознания исполненного долга, то это сознание должно предшествовать, т. е. он должен считать себя обязанным исполнить свой долг еще до того и без того, чтобы думать о том, что последствием соблюдения долга будет счастье. Таким образом, эвдемонист со своей этиологией вращается в порочном кругу. Действительно, он может надеяться быть счастливым (или внутренне блаженным) только в том случае, если он сознает соблюдение им своего долга, но побужден к соблюдению своего долга он может быть лишь тогда, когда предвидит, что благодаря этому он станет счастливым. – Но в этом умствовании кроется и