Местечковый романс - стр. 41

– Не волнуйтесь. В Каунасе действительно произошло пренеприятное событие, но не с вашим сыном-кавалеристом, а с нашим президентом и одним несчастным молодым пекарем-евреем. Слава тебе Господи, что обошлось без большого кровопролития.

– И что же такое случилось с нашим президентом, здоровым вроде бы мужчиной? – полюбопытствовала Роха. – Он что, взял и внезапно сыграл в ящик?

– Как президент он, конечно, сыграл в ящик, но как здоровый мужчина пока ещё остался жив, – усмехнулся реб Ешуа, неустанный просветитель всех своих покупателей и знакомых в местечке. – Ему просто дали, извините, под зад коленом и на его место посадили другого – профессора с бородкой, знатока древних языков. В Каунасе военный переворот. В городе аресты.

– А что натворил этот бедный пекарь? – не унималась Роха.

– Его вместе с тремя подельниками-литовцами обвинили в измене родине и подготовке государственного переворота. Всю четверку заговорщиков по приговору военно-полевого суда расстреляли под Каунасом в бывшей царской крепости, – не без сочувствия стал рассказывать реб Ешуа. – В столице объявили чрезвычайное положение, а войска на всякий случай привели в состояние боевой готовности. Поэтому, видно, ваш сын и задержался. Когда в городе всё утихнет, он, конечно же, вернётся.

– Надо же, чтобы ко всем нашим бедам и несчастьям ещё прибавился расстрел этого еврея-пекаря! – ужаснулась Роха, узнав о беспощадном приговоре. – Когда расстреливают еврея, пули летят во всех нас.

– Вы правы. Пули рикошетом летят в нас. Этот молодой бунтовщик Рафаэль Парный, тёзка моего внука, стал первым безумцем-евреем, которого в Литве поставили к стенке. Остаётся только молить Бога, чтобы он оказался и последним, – сказал реб Ешуа. – Негоже евреям будить от спячки чужой народ, вытаскивать у него из-под головы подушку и призывать к неповиновению. Пусть спит и сам пробуждается.

– Святые слова! – воскликнула Роха. – Мог же бедняга стоять у своей печки, спокойно выпекать субботние халы, баранки, бублики и булки, и литовцы не точили бы на всех нас зубы. Когда живёшь в чужом доме, не рушь против воли хозяина стены и не перестраивай на свой лад то, что тебе не по душе.

– Вот именно! А теперь давайте помолимся о том, чтобы Бог вразумил неразумных, – сказал реб Ешуа, вошёл в синагогу, сел на своё место в первом ряду и раскрыл молитвенник.

Расстрел молодого еврея-пекаря и впрямь потряс Роху, но аресты и смена президента на неё никакого впечатления не произвели. Все её мысли были поглощены армейскими делами сына. Ни она сама, ни просвещённый реб Ешуа Кремницер, ни Хенка не ведали, когда же в Каунасе отменят это чрезвычайное положение и в Йонаву вернется Шлеймке.

А случилось так, что сразу после праздника Хануки в дом пулей влетел запыхавшийся от бега и от радости Мотл и с диким криком победителя возгласил:

– Он идёт! Шлеймке идёт! В военной форме! – Он, не переводя дыхания, снова бросился во двор, чтобы первым повиснуть на шее у старшего брата.

Вслед за Мотлом во двор высыпали Довид в своём замасленном кожаном фартуке, в котором он, казалось, и на белый свет родился; взлохмаченная, на заплетающихся от волнения ногах Роха, тихая Хава и, наконец, Хенка, не пропускавшая случая наведаться за свежими новостями к своей будущей родне.