Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) - стр. 60
– Пожалуй, стоило бы приказать содрать с тебя кожу.
– Потому что я опасен?
– Потому, что слишком многое позволяешь себе!
– Я ничего не позволяю себе. Я просто беру то, что мне предлагают. И радуйтесь, Алия, что я беру не все, что мне предлагают. – Открыв дверцу, он выскользнул наружу. – Пойдем, мы и так уже здесь слишком долго дурачимся. – Он направился к куполу за посадочной платформой – ко входу в здание.
Алия выскочила и побежала следом, стараясь попадать ему в шаг.
– Я ему все скажу, все, – и что ты сказал, и что сделал!
– Отлично, – он отворил перед ней дверь.
– Он прикажет, чтобы тебя казнили.
– Почему же? Из-за одного поцелуя, который я хотел получить? – Он последовал за ней, чуть поторопив ее своим движением. Дверь затворилась.
– Поцелуя, который ты хотел получить? – в негодовании вскричала она.
– Ну, хорошо, Алия. Поцелуя, которого ты хотела. – Обойдя ее, он шагнул к лифту – шахте с опускающимся полом.
И словно бы это движение вдруг обострило все ее чувства, она вдруг поняла, в чем его обаяние, – в полнейшей правдивости. Да, я хотела этого поцелуя, мысленно согласилась она. Действительно хотела.
– Ты правдив и потому опасен! – буркнула она, отправляясь за ним.
– Вижу, ты возвращаешься на стезю мудрости, – проговорил он, не изменяя шага, – ни один ментат не сформулировал бы эту мысль точнее. А теперь скажи, что открылось тебе там, в Пустыне?
– Не могу объяснить причины, – сказала она, – но я все думала о лицеделах. Почему?
– Потому-то брат и отправил тебя в Пустыню, – проговорил он, кивая головой. – Не забудь рассказать ему об этой навязчивой мысли.
– Но почему, – удивилась она, – при чем здесь лицеделы?
– Там осталась мертвая женщина, – проговорил он, – скорее всего, среди фрименок пропавших не числится…
Я все думаю, какая это радость – жить, но едва ли я смогу спуститься когда-нибудь к глубинам своего существа, к корням этой плоти, чтобы познать, кем я был. Да, корень там. И смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы отыскать его, – это еще сокрыто в грядущем, но что по силам человеку, по силам и мне. Любой мой поступок способен опустить меня к этим глубинам.
(«Гхола рассказывает»; комментарии Алии)
Утопая в оглушительном запахе Пряности, он тщетно старался заглянуть вглубь себя в пророческом трансе. Пауль видел луну – она пульсировала, удлинялась, дергалась. С ужасным шипением звезды гасли в водах безграничного моря. И луна тонула в глубинах его – как мраморный шарик, выброшенный ребенком.
Утонула.
Луна не садилась, он понимал это. Она исчезла, и не стало луны. И земля трепетала в ужасе, словно перепуганное животное. Страх не отпускал его.
Пауль резко сел с широко раскрытыми глазами, но часть его все еще глядела туда, где тонула луна… Перед глазами его была только решетка из пластали, через которую свежий воздух проникал в его личные апартаменты. Он знал, что находится внутри огромной рукотворной скалы – его Цитадели. Но внутри его самого – падала луна.
Наружу! Наружу!
За решеткой ослепительными лучами сиял полдень Арракина. Внутри же царила черная ночь. Благоухание цветов в саду на крыше ласкало ноздри, но никакие ароматы не могли вернуть обратно ночное светило.
Опустив ноги на холодную поверхность пола, Император глядел сквозь решетку. Изящная арка мостика из кристалл-стабилизированного сплава золота с платиной, усыпанная огненными самоцветами с далекого Кидона. Мостик уводил во внутренние галереи, мимо фонтана над прудом, поросшим водяными цветами, каплями крови алевшими на ровной изумрудной глади.