Мертвый невод Егора Лисицы - стр. 17
– Она обращалась к вам за врачебной помощью? Может, жаловалась на боли в груди?
– В смысле на сердце? Нет. Приходила, помню, раз, еще той весной, ее молотилкой задело. Говорят, она бывала в городской больнице, ездила туда.
– Зачем?
Он поднялся, собрал пустые стаканы, залез чуть не по пояс в буфет:
– Да, собственно, откуда мне знать? – Грохнуло, покатилось в глубине буфета. – Выглядела здоровой… Я с ней говорил пару раз, не больше. Давал брошюры по общей гигиене.
– А кто может знать? Подруги у нее были?
Вернувшись к столу, фельдшер подвинул ко мне фотографии, поставил книгу на место.
– Кажется, нет, в друзьях все больше мужчины. Новые нравы. К тому же она была заметной… в том самом, женском смысле.
– Кстати, я видел на берегу мужчину, когда мы осматривали место. Высокий, темные волосы.
– Я и не заметил, может, местный рыбак… Да, как время-то бежит! Вы спрашивали ткань? Пойдемте.
В кухне жена фельдшера Анна склонилась над подоконником, будто что-то выронила и теперь искала. Вздрогнула:
– Вы меня напугали, – и закрыла белой тканью кастрюлю. Густо и сладко пахло какой-то травой.
– Анечка, зачем ты встала?
Рогинский бросил мне рассеянно:
– Минуту…
Поискал, погремев, принес ведро, откуда достал ком свернутой ткани.
Я попросил газету. Анна подала. Расправил над ней материю – посыпались земля, листья, сухая трава. Покрутил. «Саван» оказался транспарантом с выписанным белой краской призывом: «Религиозное воспитание есть преступление против детей» – и действительно нарисованной звездой.
Свернул ткань, собрав все, что высыпалось из складок. В куче этого мусора обнаружилась медная монетка. Ребристая, с неровными краями. Подошел к окну, поднес к свету. Анна, переставив кастрюлю, тоже наклонилась. Оказалось, не монета. Медный, чуть больше ногтя диск, похожий на амулет. На одной стороне выцарапаны или выбиты буквы. На другой – я повернул… Анна протянула руку.
– Видели раньше?
На обороте – лицо в анфас, по ободу линии, как волосы горгоны Медузы. Немного поколебавшись, Анна покачала головой, отвернулась.
Фельдшер обнял ее за плечи:
– Вы заходите к нам позже вечером? Уже, так сказать, не по делу, а просто на огонек.
– Благодарю, но не знаю, надолго ли я здесь.
– Так ведь вода. Так ведь разлив, ветер. Вам и не уехать. Мы ужинаем поздно. У нас тут сложился кружок. Новый человек всегда интересен.
– Благодарю, буду. У меня с собой банка маслин – я захвачу.
Провожая меня до крыльца, Рогинский еще раз напомнил, что меня ждут. Но, несмотря на радушие, мне показалось, что я ему не слишком понравился.
По пути к хате, где оставил вещи, я вышел к мосткам. Постоял, глядя на грязноватые волны прибывающей воды. Уехать в любом случае не выйдет, как бы ни мечтал об этом товарищ Турщ! Он был крайне недоволен моим желанием разыскать местного, который нашел тело. И еще раз, без помех, переговорить со священником. Но все же обещал лодку рано утром, раздраженно бросив, что «никуда Австрияк не денется, верьте, знаю. За пристанью присмотрим и за попом». Крупная стрекоза, вильнув у лица, сбила меня с мысли. Что-то было еще, что-то важное…
А интересная штучка этот медальон, найденный на теле! Откуда он там и чей – жертвы, убийцы? Оставили его с умыслом, нарочно или вышло случайно? Или за смертью Рудиной стоит нечто большее, чем местечковый «жестокий романс»? Руководство «Научное следствие и полиция» делит все расследование на три этапа. Собирание данных о совершенном преступлении. Создание на их основе рабочей гипотезы. И, наконец, третий – поимка виновника. Откладывая временно в сторону упрощенность этой схемы, я признался себе, что застрял не дальше первого этапа. Гипотезу построить пока не выйдет. Я устал, хотел выспаться, разложить по полочкам мысли, впечатления, вопросы. Но оставался фельдшер Аркадий Петрович Рогинский. Я решил, что вечером мне обязательно нужно к нему. Может получиться познакомиться поближе, разговорить его компанию. Да и приглашение было кстати, я позабыл, что не обедал.