Меня ему завещали - стр. 2

Я не собираюсь тут жить, я только хочу узнать, что имела ввиду Мама, когда составляла своё нелепое завещание.

Лифт мчался вверх с такой скоростью, что у меня на секунду начала кружиться голова. Это все мое воображение, которое мама упорно во мне развивала. 

Он открыл дверь, а я зажмурилась.
Играли Kongos, Birds do it.
Мамина любимая песня. 

 Ложь. Я скажу, что я люблю тебя.
  И это только Новая ложь…

2. Пролог - ОН -

Двери лифта открылись, и Ася увидела Его. У него были красивые глаза, блестящие волосы и вообще он весь был какой-то тёплый и шоколадный, как медвежонок. Только такой - русский, мощный. Даже не медвежонок, а медведь. Ася тут же вздёрнула повыше бровь и сделала выражение лица по-стервознее – красивых мужчин она терпеть не могла, даже побаивалась немного. Интересоваться на какой ему этаж тоже не стала, сам нажмёт - не растает. Она отвернулась, а потом решила, что чего это будет отворачиваться и всё-таки смело уставилась на вошедшего. Глаза у него были шоколадные… как “Алёнка”. Очень красивые. Невольно засмотрелась, а потом вдруг вспылила, как это часто бывает у женщин:

- А у меня папа военный! Он знаешь, что с тобой сделает?!
- А у меня папа - кинолежиссёр! - ответил мужчина и топнул ногой. Ася тоже топнула, ничуть не тише.
- А вот и нет!
- А вот и да!
- Да у меня знаешь какая семья, вообще?
- Да вообще-то, я глек!
- Никакой ты не грек!
- Глек!
- Не грек!
- Фу, дурак!
- Дула сама, будешь так олать я вообще на тебе не женюсь!
- А вот и нет!
- А вот и да! 

Они замолчали, за это время лифт успел остановиться на первом этаже.

- Будешь моей лучшей подлугой? - хмуро спросил мужчина, подозрительно изучая Асю.
- Буду. Тебя как зовут? - надула губы Ася. В общем-то мужчина ей понравился, хоть он и картавил, что было позорно для его лет. На первый взгляд она не дала бы ему и семи, но точно больше пяти.
- Костян, а тебя?
- Ася!

Больше 30 лет спустя

Ася перестала дышать пятнадцатого мая, в пятнадцать ноль-ноль. На «Генеральской даче», в одиночестве. Как и хотела. Она ни у кого ничего не спросила, никому не позвонила, не написала СМС. Ее нашли Две Леры. Маленькая и Большая: дочь и подруга. Никакой записки, никаких весточек, знаков и символов. Только она и завещание.

Ася умерла красивой, в невероятном, винного цвета платье, с платком изящно накрученном на голове в тюрбан. Никто не знает, кто ее одевал, кто убрал комнату и открыл окна, впустив майский, ещё пахнущий распускающимися цветами и жженой травой, воздух. Кто-то купил цветов и расставил всюду букеты. Накрасил ее бледные губы и заставил в последний раз улыбнуться.

Ася Каверина сделала всё так, как хотела. Она ушла от людских глаз, она не стала жертвой больницы, не страдала от последствий терапии. Она создала свои последние дни, как умелая сценаристка, и теперь, отыграв пьесу до конца, была готова уйти со сцены.

Справа от меня сидел ее петушара, чтоб его. Противно было от одного его вида. Я беспрестанно сжимал пальцы так, что на мякоти остались болезненно-красные полукружия от ногтей. Порывался начистить кому-нибудь морду, но совесть не позволила. Хотя… Ася никогда бы мне не запретила развлечение на ее похоронах. 

Тем более, что сидящий слева уникум прямо напрашивался на более близкое знакомство. Нервный, дёрганый ублюдок. Он то ударялся философствовать о бренности жизни, то чуть не рыдал, но всячески отрицал, что эти страдания как-то его касаются. Большинству скорбящих он был чертовски противен. А четвёртый... мой любимчик. Вот кто был самым интересным на этом празднике жизни. Его одутловатое тело я бы с радостью помял. И кто, спрашивается, такой шутник, что позвал на похороны