Мембраны - стр. 13
– Между прочим, я крещеный, в отличие от некоторых. – Сашка расстегнул куртку и продемонстрировал серебряную цепь, на которой где-то под рубашкой должен был находиться православный крестик.
– А как же тогда йога? Эти твои таро? Вишны, Кришны, мантры? А как же твой гуру? Как его имя, я забыла?
– Палеодор! – подсказал Сашка.
– Саш, объясни, – не сдержалась уставшая от всепрощения Аделина, – Ты учишь, как правильно и как неправильно. Обвиняешь в придуманных грехах. Пряниками попрекаешь. Но узнав про рак, ты первым делом везешь меня к нотариусу писать на тебя завещание. Про это в Библии что-то написано? Спроси Палеодора, как такой грех называется.
– Да что с тобой стало? – заорал Сашка, выкатив глаза и брызнув слюной, – Ты невыносима! Я тебе про картошку, ты мне про блины! Заладила, рак, рак. Понял я, понял. Не надо меня считать идиотом! Я, в отличие от некоторых, обдумываю проблему системно! Учитываю все параметры! Рак раком, а квартира квартирой. Любишь ты намешать все в кучу! И Палеодора сюда, и пряники. Ты вообще адекватная?
Аделина сидела на пассажирском месте и смотрела в идеально вымытое лобовое стекло. Несколько снежинок медленно опустились на него и быстро растаяли. «Как рано в этом году первый снег», – подумала она, – «Октябрь только начался».
Мимо пробежали школьники, размахивая обувными мешками. Один мешок стукнул по машине. Сашка на полуслове умолк. Глухой звук удара внезапно заблокировал поток его слов и породил тишину. Сашка крутил в руках пачку сигарет. Доставал и снова засовывал обратно одну и ту же сигарету, которая не выдержала и сломалась. Табак рассыпался по куртке. Он нервно начал счищать его, опять задев сигнал.
– И-так, – медленно – по слогам – произнесла Аделина, – к нотариусу я не еду. А вот к Палеодору хочу. Вези. Надо проконсультироваться насчет мшелоимства. – она взглянула на поникший профиль бывшего мужа.
– Мше-ло-им-ство – греховная страсть к приобретению и накоплению, вариант сребролюбия. Я медленно диктую для тех, кому одной квартиры мало, кто готов семью с маленьким ребенком на улицу выставить, – огрызнулся Сашка, передразнивая ее манеру говорить по слогам.
Он вышел из машины, хлопнув дверью. Закурил, притопывая и бурча под нос. Сашка обдумывал, как общаться с неуправляемой бывшей. В таком состоянии к Палеодору? Идея провальная. Скорее всего ясновидящий на порог ее такую не пустит. «Еще и мне оплеух навешает», – думал Саша. – «А то и выгонит к хренам из группы». Хотя, перспектива исцеления Аделины была сама по себе приятна и возвращала спокойствие за квартиру.
– Ладно, к Палеодору, черт с тобой, – усевшись за руль, процедил Сашка.
Он завел мотор и выехал на шоссе. Снег повалил плотной массой, покрывая стекла крупными каплями. Аделина почувствовала себя обезумевшей от свободы и бессмысленности своего существования снежинкой, которая не способна осознать, зачем она появилась и куда ее несет.
До какого же великолепия бессмысленно падение снежинки! «В бессмысленности ее свобода», – думала Аделина. – «Все ищут и ищут во всем смысл! А он ограничивает, обрезает крылья, обязывает. Смысл – уже не свобода, это узкий, выстроенный пунктир на карте жизни, тропинка посреди вселенной».
Хотелось Аделине обретения тропинки или ее устраивала свобода бессмысленности, она еще не решила. Она жила порывисто, интуитивно, чаще всего подстраиваясь под чужие проторенные дороги. Мама внушала – надо быть полезной, надо быть жертвенной. Думать о себе – эгоизм. Заботиться о благополучии – мещанство. Мама, конечно, не могла уже строить социализм, хотя в глубине души, наверное, именно в нем и находила смысл. В ней странно сочетался советский человек и воцерковленная христианка. Она ходила по воскресеньям в храм, ставила свечи, стояла службы. Но 22 апреля покупала красные гвоздики и шла к памятнику Ленина.