Медальон Великой княжны - стр. 30
Однажды, лежа жаркой душной ночью у себя в комнатухе, Павел ворочался с боку на бок, размышляя о подслушанных сегодня тревожных известиях. И наконец, не выдержав, разбудил приятеля.
– Вань, а Вань? Спишь, что ли? Ванька? – потряс он за плечо храпящего Скороходова.
– Ну? – рыкнул тот спросонья. – Чего, вставать? Тревога? Чего?
– Тише ты! – шикнул на него Павел. – Я это. Разговор есть.
– Какой разговор? Чего ночью то?
– А когда? Днем у Авдеева? – многозначительно проговорил Павел, и Иван тут же насторожился.
– Слыхал, о чем сегодня Авдеев с Мошкиным шептались? Вроде кто-то семейство похитить хочет и даже письмо им передал. Как думаешь, правда?
– Брехня, – отмахнулся Скороходов. – Авдееву всюду заговоры мерещатся. Выслужиться хочет перед Советом. Вот и изобретает. Если б чего было, тут бы уже Лукоянов с чекистами дежурил, а не мы с тобой, – лениво заметил Ванька. – Слушай, а я вот что хотел! Вечером еще хотел сказать, да закрутился. – И он, наклонившись к Павлу, поманил его пальцем. – Я тута вчерась слыхал, как поваренок Ленька с поваром Харитоновым разговаривал, что у Марии Николаевны завтрева именины.
– Да ладно? – оживился Павел.
– Да тише ты, – цыкнул на него Иван. – Я вот подумал, а что, если ей пирог именинный принести? А? Обрадуется небось? А то у них, сам знаешь, и последнее отбирают, не с чего им самим пироги печь. Видал, как вчера Петька Суетин с Парамоновым по сундукам царским лазали, а потом с набитыми карманами домой пошли? Натискали чужого добра, сволочи, а Темка Рогозин вчерась мяса кусок внаглую украл.
– Сволочи!
– Вот я и говорю, давай с пирогом?
– Давай, только где ж мы его возьмем?
– А я кондитерскую знаю на Главном проспекте, как по Колобовской вверх идти налево. Я уж и с хозяином договорился. Для кого, конечно, не сказал, а так, вообще. Только с деньжатами у меня неважно. Ну что, скинемся? А? Так я утром сразу и сбегаю.
– Скинемся, – кивнул Павел. – Только ты скажи, чтоб постарался, и когда в дом понесешь, тоже осторожнее.
– Да я в мешок положу, скажу, что мать харчи передала.
И два приятеля уснули крепким счастливым сном.
Утром Иван чуть свет помчал в кондитерскую и на службу опоздал. Павел стоял в карауле как на иголках. Сегодня Авдеев запаздывал, опять, видно, в Уралсовет подался. После вчерашнего разгона митингующих в городе по-прежнему было неспокойно. Чекисты шныряли по дворам и закоулкам, вылавливая белую контру и анархистов, хватая «бывших», не разбирая правых и виноватых.
В доме Ипатьева было тревожно. Никто не бренчал на балалайке, неслышно было похабных шуточек, никто не задирал арестантов. Все словно бы чего-то ждали. В уборной появилось объявление, говорят, сам царь составлял: «Убедительно просят оставлять стул таким же чистым, как его занимали». Никто даже не сорвал.
А Ваньки все не было.
– Слышь, Лушин, Скороходов куда подевался? Не видал я его сегодня, – проходя мимо, спросил Мошкин.
– Что я ему, нянька?
– Ты мне поговори еще, сейчас Авдеев вернется, он всем покажет, кто здесь няньки, а кто нет, – рявкнул на него Мошкин, утирая рукавом новой кожанки сопливый нос. «Видно, сбегал вчера на барахолку и сменял на царское добро. Не зря в сарае в сундуках рылся», – с презрением оглядел начальство Павел.
– Вона, Ванька бежит, – кивнул он на спешащего через двор Скороходова.