Майя - стр. 32
Она могла еще примириться с тем, что перестала видеть странных созданий не от мира сего, окружавших ее с колыбели и никогда не оставлявших в одиночестве. Узнав двусмысленные свойства и часто нечистое происхождение этих эфемерид природы, Майя не особенно горевала, что не видит более ни уродливых, ни даже чудно красивых их представителей. Но теперь с ее горизонта равно уходили и другие, чистые, благодетельные создания, наполнявшие доныне светом и смыслом всю жизнь ее, руководившие своей подопечной, как добрые наставники руководят послушным ребенком. Вот что безмерно смущало Майю, страшило и огорчало.
Кассиния она не видала уже более двух месяцев. София и таинственные сестры ее, никогда не посещавшие девушку вне сна, в повседневной жизни, как прежде постоянно посещал ее Белый брат, правда, мерещились ей иногда. Раз даже она увидала себя снова в их волшебном приюте. Они старались утешить Майю в предполагаемом ею «забвении» со стороны друга детства и юности, говорили о Кассинии, смеясь над ее страхом, не признавая возможности подобного «забвения», уверяя, что наставник удаляется для ее же блага. Пусть ее ждут великие тревоги искушения и печали, но все в мироздании должно очищаться, проходя чрез горнило испытаний и несчастия.
«Тем лучше для тебя, – послышался вдруг голос, – тем легче тебе идти верным путем; уметь отличать добро от зла и выбирать благое…»
Что это?.. Кто говорит с ней?
Майя оглянулась, но никого не было возле нее. Она стояла у своего стола, опершись на него одной рукой, другою прикрыв глаза в глубокой задумчивости.
Много ли времени девушка провела так, забывшись? Она сама не знала. Но, судя по глубокой тишине, царившей в доме, все уже спали в нем. Белая, лунная, морозная ночь смотрела по-прежнему в окна. Вдали пропел петух, и где-то внизу мерно и гулко часы пробили двенадцать ударов.
«Уж полночь? Так скоро? – подумала Майя. – А я еще собиралась писать… Да что мне писать – нечего! Все пусто, холодно, скучно. Отец – и тот больше во мне не нуждается… Тоска!»
«Тоска и уныние, когда жизненные испытания и не начались еще? Разве так готовятся на брань с неправдой и злом? Стыдись, малодушная, безверная, бессильная!» – услышала снова Майя все тот же, давно ею не слыханный голос.
Радостно забилось сердце девушки. Она встрепенулась, обвела комнату ожившим взглядом, выпрямилась и, широко раскрыв глаза и сияя радостной улыбкой, прямо пошла к дверям балкона.
Оттуда, из парка снизу, летели к ней мелодичные, как звуки арфы, призывные аккорды, говорившие: «Я здесь!.. Я жду!.. Иди же!..»
И Майя пошла. Пошла по видимой ей одной дороге, по сияющей розовой радуге, переброшенной аркой из глубины парка в средину ее спальни. Там, вдали, не в снежных сугробах, а в кущах молодой зелени, зацветающей черемухи, роз и сирени, стоял верный друг ее, улыбаясь приветно, но с опечаленным взором…
Утром горничная, войдя в обычный час в спальню барышни, отступила в изумлении: постель была не измята, лампа догорала на ночном столике, а сама хозяйская дочка мирно покоилась, запрокинувшись в глубоком кресле. Правая рука ее свесилась, и перо выпало на пол; очевидно было, что барышня писала всю ночь и, утомленная, крепко заснула под утро. Горничная удивилась только тому, что барышне вздумалось писать в темноте: на письменном столе ни свечи, ни лампа не были зажжены… Или так уж ночь была светла, что освещения не понадобилось?