Матросы - стр. 55
– Внимание, внимание! – кричал чей-то знакомый Петру голос из репродуктора возле брезентового круглого и высокого шатра. – Говорит аттракцион «Круг смелости». Поднимайтесь наверх! Через пять-шесть минут начало сеанса. Мотогонки по вертикальной стене. Самый молодой рекордсмен, артист государственных цирков Степан Помазун! Стоимость билета три рубля! Повторяю…
«Помазун! – сообразил наконец Петр. – Сам себя объявляет. Вот тебе и Помазун!»
Завели пластинку:
На тротуар выполз на четвереньках инвалид и поднял кверху небритое, худое лицо. У человека не было ног. Вместо них не костыли или тележка, а две дощечки, прикрепленные ремнями к обрубкам. На ладонях тоже дощечки. Руки в коричневых шерстяных носках…
Глаза его смотрели на раструб репродуктора, как на солнце. Он, страдальчески прихватив зубами нижнюю губу, вслушивался в песню об усталых солдатах, идущих в потных гимнастерках. На инвалиде синяя стеганка, на ней медали, под стеганкой чистая гимнастерка – кто-то заботится. По щекам инвалида текли слезы, и он не стеснялся их – солдат, тоже когда-то ходивший по опаленной степи…
«Круг смелости» начался. Где-то внутри палатки, в деревянной бочке, носится Помазун. Трещала, гремела и дымилась бочка вертикального круга. Запахи отработанного бензина проникали сквозь рваную парусину.
Закончился сеанс, и Помазун увидел Петра.
Здорово, Петя! Вот так аномалия! Гляжу – глазам не верю, думаю – закрутился. Гляжу опять – нет, правда, Петя! Видишь, у меня тоже техника! Город сразу пришел навстречу. Раньше, месяц да теперь две недели тренировали – Степа в бочке, как зверь.
Непривычно было видеть Помазуна в таком наряде – в узких кожаных штанах, в куцой курточке.
– Артист государственных цирков. Удивляешься? Комбинация! На конях не справился. Одно дело – в степи на кабардинке, другое дело – на арене. Дрессировать надо, кони не слушают. На мотоцикле хотя и шумней, а выгодней. Кончил отпуск?
– Да.
– Твое дело ясное. Мы свое отслужили.
– Нашел себя на новом поприще? – Петр угостил Помазуна папироской.
– Бочка. Для огурцов самый раз, а человеку тошно.
– Быстро разочаровался.
Помазун присел на корточки.
– Какая-то неувязка получается у меня с сердцем. Раньше не обращал внимания. Покалывало и покалывало. А тут намотаешься за день в бочке, в глазах темнеет. Дам десять сеансов – и уже больной, хоть котлеты с меня лепи. Да еще на грех мотоцикл. Работаю на своем. А я его порядком потрепал еще в станице. Камеры тоже неважнец. А если лопнет камера… смерть! Стенка плохая, шатается, трещит, пыль летит. Рассказывали случай. Был такой отчаянный гонщик. Отказало у него управление, саданулся вниз! Рулем проткнул себе печенку, как пикой. Можно свободно сыграть в ящик на этой стенке, не знаешь, когда она вздумает рассыпаться…
Помазун торопливо рассказывал о своей новой жизни и даже не искал сочувствия у Петра. Шильца его усиков опустились книзу, в глазах появилась неуверенность, щеки посерели. С лица успел сойти медноватый степной загар.
– Что ж, никто не неволил. На себя маши кулаками.
– Нет. Почему? Ты меня, видно, не так понял. Деньги живые. Отдай, а то… потеряешь.
– Разве только в деньгах дело, Степа?
– Без них человек, как свадьба без музыки. Кстати, как твои амуры?
– Сговорились с Марией крепко… – Петр посветлел. – Свадьбу сыграем с музыкой на тот год, после демобилизации. По-старому сказать – обручились.