Матросы - стр. 41
– Общегосударственный интерес, как я понял, – сказал Петр.
– Общегосударственный? То-то: сами по норкам сидят, а облаками командуют. У него «технички» в страду не дозовешься, кувалдой действуем, а он пытается за все государство думать.
– А все же его мысль интересная, – снова попробовал возразить Петр.
Камышев остановился, поиграл ленточками старшины, перебирая их пальцами.
– Баловство ума, вот что, моряк. По-моему, уборку необходимо не фронтовать, а разделять, как наши предки делали. И тогда хлеб ели. Косить на свал, а потом валки подбирать и обмолачивать. От потерь избавимся, зерно не просыпем птице небесной, полный вес будет. Скажи это ему, Кириллу-угоднику, – возопит: к старинке, мол, вертаешься, гляди, еще и цеп запросишь. А если точно выразиться, так серп и цеп и есть прообраз моей мысли… А этот фантазер взял и оторвал у нас машины и рабочие руки для добрых внештатных начинаний. Сколько народу погнал и техники!
– Как же так? – возразил Петр. – По-моему, здесь заложен правильный принцип взаимопомощи…
Камышев с сожалением посмотрел на Петра.
– Испортят тебя люди, подобные Кириллу Ивановичу. Силос закладывают, верно, а принципы не закладывают, ими борются. Принципы – оружие!
– Вы к словам придираетесь.
– Придираюсь. – Камышев хрипловато посмеялся и надвинул до самых бровей шапку, ту самую, которой он гордился. Шапку скроил ему старый мастер, в свое время обшивавший казачьи призывы. Поэтому шапка Камышева не была похожа на так называемую шапку-кубанку, это убогое сооружение из курпея, вершкового кричащего сукна и глупых позументов. Такие кастрюльные шапчонки никогда на Кубани и не носили. Кубанки подобного типа пришли в гражданскую войну от чужих щеголей, никакого отношения к казачеству не имевших. А чтобы почтить старину и приблизить себя, путиловского рабочего, к казакам, Камышев всегда шил просторную папаху военного покроя и нарушал только одно правило: вместо черного или белого курпея забивал на шкурки коричневых каракулевых ягнят знаменитых пород, завезенных сюда из среднеазиатских республик.
В конторе правления при настежь раскрытых окнах работали за отдельными столами молодой паренек с шикарной шевелюрой, недавно присланный сюда после окончания техникума, и девушка в шелковой кремовой кофточке, делившая свое внимание между арифмометром и молодым симпатичным бухгалтером.
– Здравствуйте, представители надстройки! – приветствовал их Камышев и тут же прошел в кабинет, где еще пахло масляными красками после недавнего ремонта.
Невдалеке от районного переходящего Знамени, окруженного снопами семенной пшеницы с крупными усатыми колосьями, сидел спиной к двери Латышев и что-то быстро писал.
– Здравствуй, Иван Сергеевич! – Камышев повесил шапку на стойку, причесал остатки волос на голове и со вздохом заметил: – Чем меньше волос, тем чаще требуется расческа. А это кто графин поставил на подоконник?
– Прости, по рассеянности, – извинился Латышев, но с места не сдвинулся.
– Окно недавно крашено, графин холодный – вот и готово пятно. Да этой посуде вообще на окне не место. – Камышев переставил его на стол. – Что пишешь?
– Прорабатываю «Апрельские тезисы».
Камышев фланелевой тряпочкой протер стол, счеты, папку «На подпись».
– В райкоме был?
– Был.
– Зачем вызывали?
– Наверное, сообщили тебе зачем.