Мать и сын, и временщики - стр. 15
Глинский от неожиданности вздрогнул и покрылся пунцовыми пятнами. Пробормотал изменившимся голосом:
– О какой правде ты говоришь, князь Юрий?..
– О такой правде, что ты уговорил брата Василия сковырнуть его чирей – и через то более сильное воспаление с заражением крови началось… А еще с твоих рук брат какое-то зелье подозрительное пил… Не ты ли опоил брата-государя зельем?..
– Ты что?.. – взвизгнул Глинский. – Не забывайся, зря не оговаривай… – С надеждой и мольбой Глинский посмотрел на Захарьина и умоляющим голосом обратился к тому. – Скажи хоть словечко за меня… А то он из обвиняемого пытается на наших глазах превратиться в обвинителя…
Захарьин насупился, переглянулся с Шуйским и сказал глухим недовольным голосом:
– С государем по приему лекарств из рук князя Михаила, твоего брата Андрея… – Все было оговорено заранее. – Государь готов был принимать даже лекарство из моих рук, только у меня их отродясь не было…
– Впервые слышу о зелье, которое пробовал супруг из рук дяди Михаила… – пробормотала побледневшая Елена.
Некоторое время потрясенные опекуны и великая княгиня сидели молча. Наконец Шуйский-Немой заключил, как всегда, немногословно:
– Вот так-то князья-бояре… Всего неделя прошла с кончины государя Василия – а изменой в государстве запахло… – Он гневно вперился жестоким взглядом в Юрия Дмитровского. – Ты, князь, первый, кто опекунов государя-младенца рассорить вздумал… Ты первый и, наверняка, не последний будешь… Вот с тобой нам надо и определиться в первую очередь. Накажем тебя, чтобы и другим неповадно было изменять памяти старого государя новому государю на престоле… Как считаешь, великая княгиня?..
Елена Глинская сидела, обхватив голову руками, и ничего не ответила, только покорно кивнула головой. Старый Михаил Львович все же уловил в легком кивке знак одобрения и пророкотал баском:
– Будет тебе наказание, князь Юрий – и за измену государю, которому крест недавно целовал, и за оговор тоже…
Боярин Михаил Юрьевич Захарьин нехорошо улыбнулся и, глядя прямо в глаза Юрию Дмитровскому, сказал:
– Хорошо, князь… Как видишь, мнение старших опекунов единодушно – наказать тебя порешили… А чтобы тебе не скучно было – сам же говорил, что по жизни первым другом тебе был Дмитрий-внук – я бы на твоем месте пошел бы в ту палату, где тот дни свои коротал до скончания своего века… Ну, как?..
– Прекрасная мысль… – хохотнул Глинский. – В гости другу… Будешь, князь Юрий с ним общаться, говорить, что не успели договорить… Царевич тебе во сны являться будет, просвещать, как государя насчет монашеской мантии… Не темница, не тьма, а благодать…
– Тьма-благодать за измену государеву! – заключил Василий Васильевич Шуйский-Немой, поддерживая хрупкое единство старших опекунов совета.
Действительно, Юрия Дмитровского поместили в той же самой палате, где томился в заключении и кончил жизнь Дмитрий-царевич. Недолго там томился и Юрий, заговариваясь и видя во снах своего юного друга-князя, прежде чем, соскучившимся, заморенным направиться к Дмитрию-внуку на небеса…
3. Любовь Елены Глинской
Давным-давно, уже после медового месяца с государем совершенно случайно ее глаза встретились с его глазами. Ни о чем тогда юная красавица, великая княгиня Елена не думала, ничего не замышляла и даже попросту не замечала, что на нее пристальными и влюбленными глазами смотрит светловолосый, сероглазый, высокий стройный князь Иван Овчина. Однако скоро, по прошествии многих и многих месяцев его пылких взглядов не замечать стало невозможно. Настал момент, когда как-то во дворце Елена ответила чарующей улыбкой на нежный взгляд статного, великолепного сложенного князя. Улыбка племянницы не осталась незамеченной ее дядей: