Мастерская Шекспира - стр. 7
Он был ужасным соавтором – его приходилось терпеть, но Шекспир нуждался в нем. Если не в нем – так в школе, и он терпел… Школа была тяжелая.
Теперь Кристофер – так звали Марло – не входил: он вваливался в его комнату. Производил в ней смуту и беспорядок. Притом являлся поздней позднего. Шекспиру это было неудобно: он актер, и ему приходится рано вставать для других дел. А Марло – бродяга и свободный художник. И он не садился за стол, а перся с ногами на кровать хозяина (кровать была узкой), и Уилл с готовностью придвигал к ней табурет и ставил подсвечник со свечой.
– Ну давай! – говорил Марло и величественно протягивал руку за листками.
И было не понять: читает он с удовольствием или с порицанием.
– Э, нет! Тут чего-то не хватает! – и начинал сочинять сам…
– Нужно, чтоб жена Хемфри сильно поссорилась с королевой!
– По какому поводу?
– По любому. Они ж ненавидят друг друга? Пусть королева уронит веер, а жена протектора откажется его поднять!
– И что дальше?
– Ничего! Маргарита дает ей пощечину, и Глостерше придется… – изобразил, лежа на кровати, притом очень театрально:
Марло
Жест, будто дает пощечину. Трах!..
Шекспир
(продолжил, подумав).
Марло (довольный). Годится!
Шекспир. Не слишком грубо? Это ж как-никак при короле?..
Марло. А мы живем в грубом мире! И учись быть грубым!.. А при дворе – и того хуже. Поверь мне!..
Шекспир. А ты откуда знаешь?
Марло. А я всё знаю. (Хвастливо, но после пояснил.) Король здесь пытается все смягчить, как ему свойственно. Покрывает и ту и другую сторону…
Марло
(за короля)
(Это – жене Хемфри.)
Шекспир
(неуверенно):
Марло
– Ну вот! Она и уходит. Глядишь, сварили сценку! Пошли дальше!
Шекспир
(за королеву)
Марло. Можно и так! Вот женщины! Никогда им не верил! Злей их нет на свете! Густо пишешь. Кто это будет слушать? А кто понимать? Ты представляешь себе своего зрителя? Ладно. Мне нравится! Если б ты знал, какую я задумал пьесу, Уилл!..
– Про парижскую резню?
– Про Фауста. Доктор Фауст! Старинная легенда. Слышал такую?
– Нет.
– А «Резню» пока оставил! Пусть полежит. А про Фауста молчу. Это еще рано! У нас стоит разболтать – подхватят. Новое время – значит, время воров! Да ты и не поймешь… Зачем тебе?
Он рассеянно и не без раздражения оглядел лысый стол хозяина и приметил нечто новое. Там прибавился Плутарх в переводе Мора и еще, отдельно, несколько листков, чем-то аккуратно скрепленных. Сверху значилось: Les Essais по-французски, но дальше шел английский текст…
– Монтень? Ты откуда это взял?
– У Флорио. Он теперь переводит. Только начал…
– Ты знаешь и его? Ты успел со многими познакомиться здесь! – то ли с одобрением, то ли ревниво. – А тебе нравится Монтень?
– Пожалуй! Пожалуй, да, нравится!
– А мне – так нет. Я читал по-французски! – добавил небрежно.
Странно, но он сам как-то привязался к Шекспиру – или начинал привязываться. Внешне казалось, он никого не любил. И в лондонских труппах (а их было много) его не жаловали – даже в тех, где ставились его пьесы. О нем шла дурная слава, начала которой неизвестны, а хвосты терялись. Да и он демонстрировал всегда почти откровенное презрение к актерам и театру.