Мастерская Шекспира - стр. 24
Но она умела только мыть, стирать, стричь овец, доить коров, ощипывать кур и еще много чего, что к любви по Петрарке или Боккаччо (что тоже очень важно) не имело никакого отношения. Пришла тоска смертная – хоть вылети в трубу вместе с дымом. Он завел трех детей и стал подыскивать работу на стороне, подальше от семьи…
Когда он вернулся из Тичфилда в Лондон, чума постепенно спадала и была надежда, что воскреснет театр. Он увлекся «чистой поэзией», как он считал («Лукреция»), но стосковался по театру. Кроме того, он признавался себе, что в обеих поэмах он был слабей Марло и его незавершенной «Геро и Леандр». А в театре у него все же что-то получалось. Нет, если признаться, лучше получалось. А тут нежданно умер лорд Стрейндж. («Слуги лорда Стрейнджа». Вот он и умер! Актерам полагалось быть чьими-то «слугами», или они причислялись к бродягам. Так что имя было фасад труппы и вместе право на существование.)
Смерть Стрейнджа тотчас обрамилась слухами. Говорили разное, много говорили. Якобы год назад кто-то прислал лорду письмо, в котором предлагалось ему возглавить заговор против королевы Англии. Он тотчас переправил письмо властям и тем разоблачил заговор. Его благодарила сама королева, но, немного времени спустя, он был отравлен. «Клинок, стоимостью в двенадцать пенсов», поразивший в глаз Марло рукой некоего Фризера, продолжал косить противников или мнимых противников власти. Смерть Кида и Стрейнджа сталкивала Шекспира впрямую с эпохой, в какую он жил.
Он был верующий человек, и он боялся ада. Рая тоже боялся – ибо не знал его. Да и не представлял себе, что он может существовать и что даже Бог, в отличие от человека, мог произвести нечто в самом деле благостное. Что оставалось – видеть рай иль ад по Данте?
Актеры теряли почву под ногами: вдова лорда откровенно дала понять, что ей вовсе не хочется возиться с труппой. В отличие от мужа, она не любила народного театра – может, всякого театра. Они снова оставались не у дел.
Слава богу, их быстро подхватил молодой граф Пембрук. За время длинной эпидемии, а после – правда, краткого – междуцарствия (лорд Стрейндж, граф Пембрук) труппа сильно поусохла в составе.
Нужно было набирать актеров. Однажды Уилл днем пришел в театр – они тогда играли в «Куртине» – и увидел разом несколько новеньких. У двери одного из помещений, где переодеваются, стоял высокий, неотесанного вида парень. Явно моложе его. Шекспир к тому времени уже пообтерся в Лондоне, да и в Тичфилде у Саутгемптона – и мог считать себя почти джентльменом. (Ему так хотелось считать.) Перед парнем стояло широкое бревно на козлах – театральный реквизит, кем-то вытащенный со сцены, а на бревне – поднос с яблоками – зелеными не лучшего сорта. Парень брал одно за другим эти яблоки с подноса и грыз…
– Ты что, у нас новый актер? – спросил Шекспир явно без всякого интереса.
– М-гу… – сказал парень и продолжал хрустеть яблоком. – Я – сын Бербеджа, хозяина Teatruma. Ричард…
Хозяин Teatruma был входивший в силу, сравнительно молодой антрепренер.
«Гляди, у него взрослый сын! И уже актер!.. – подумал Шекспир про старшего Бербеджа. Он немного знал его. – Может, и мой Гамлет со временем…» – но ответил собеседнику одним:
– А-а… – лишь поддерживая разговор. Однако решил быть джентльменом и нехотя представился: – Шекспир Уильям.