Мастерская Шекспира - стр. 17
Отдельно от блох, живущих на крысах.
Кто посмелей, и в узком кругу, решался утверждать, что это – проклятие папы римского за то, что британцы при отце нынешней королевы отложились от папства и перестали быть католиками. (Не все, конечно, но перестали.)
И отдельно, конечно – проклятие папы, лежащее на самой королеве за казнь Марии Стюарт.
И отдельно так же – проклятье Испании за то же отступничество от католицизма.
И еще – будто Испания прокляла Англию за разгром в войне и гибель Великой Армады. («Там у них погибло очень много матросов, понимаете?») Почему-то эта причина в лондонской толпе считалась веской.
Не менее, чем другая: пуритане уверяли, что британцы мало молятся Богу и прогневали Всевышнего. (И более всего – развратным поведением своих женщин.)
И естественно, объясняли это приверженностью англичан к греховным удовольствиям, среди которых, разумеется, чуть не на первом месте был театр.
Но каковы бы ни были причины, следствия были страшней, и сперва муниципальный совет Лондона запретил сборища и закрыл театры в зоне, подчиненной муниципалитету. А потом Тайный совет, распоряжавшийся во всей Англии, закрыл вообще все театры в столице и пригородах.
Актеры оказались без хлеба насущного, и труппы, одна за другой, двинулись в путь – в те края, которые еще не посетила чума.
Так Шекспир и его товарищи, в один далеко не прекрасный день в августе оказались не на сцене, где они рокочущими голосами потрясают переполненные залы пышными монологами, а на открытых телегах, на которых они, свесив ноги, зажатые ящиками с театральными костюмами и реквизитом, покачиваясь на ходу и боясь свалиться, прутся неизвестно в какую даль. Со стороны поглядеть – буквально исход театрального Лондона.
Часть труппы шла пешком. Потом те, кто ехал на телегах, и пешие менялись местами.
Не доезжая Ковентри, куда направлялась труппа, Шекспир отпросился на пару дней: труппе все равно предстояли переговоры с властями города и репетиции, а он хотел навестить дом. Он сел на попутную телегу – с него спросили немного, – и поехал в Стратфорд. Прибыл уже в начале вечера.
Как он и ожидал, встретили его плохо – хуже не бывает.
– Явился? – сказала Энн. – Что-то давненько тебя не было!
– Я работал, – сказал он угрюмо. – Зарабатывал деньги. Я завернул по дороге. Мы едем в Ковентри.
– Ты со своими клоунами?
– Я – с моими товарищами.
– И что ты привез? Чуму?
– Нет! Пять фунтов и сорок шиллингов…
– Немало. Я говорила тебе: деньги в жизни – еще не самое главное.
– Но только без них не обойтись, к сожалению. Согласись! – он все еще старался быть мягок. Ну виноват, виноват – что скажешь?
– Как дети?
– Увидишь сам! Боюсь, они позабыли тебя!
– А Гамлет? Здоров?
– Ну конечно, Сьюзанн и Джудит тебя не интересуют. Только сын… Конечно!
– Почему? Я просто спросил… – он растерялся.
– Странные люди вы, мужчины. В детях вас волнуют только сыновья. Помню, как ты прыгал, когда узнал, что родилась двойня. И что не только девочка – Джудит, но и сын.
– Может, хватит, а? – попросил он.
– Почему же? Я только начала. Матушка моя говорила: «Уилл так радуется, так радуется… просто как дурачок!»
– Я и был – как дурачок! Честное слово!
– Вас же занимает только наследник. Имя! А будет ли, что наследовать или чего стоит это имя, вам все равно.
Они переругивались долго. И переругивались бы еще, если б домашний распорядок не заставил всей семьей сойтись за вечерней трапезой.