Мастер - стр. 10
Еще вечером Михеев рассиживал на стуле и в ус не дул, и радовался жизни, а радикулит уже разминал свои цепкие лапы, и едва подполковник вздумал подняться, как он ухватил за поясницу. Жертва болезненно застыла в неудобной позе.
Встать, конечно, Михеев встал, но для этого понадобилось много лишних движений. Будто он осторожно собирал себя по частям, а до этого его разобрали. И хорошо, что в кабинете присутствовал при сем только этот юный сотрудник Зубов, вечно погруженный в анализ, иначе было бы просто неловко. Но Зубов ушел по макушку в мысли, ничего не заметил, и все обошлось без конфуза. А там уж он, Михеев, распрямился и молодцевато прошел по кабинету этаким гоголем. И потом он сам хитрил – не садился целый вечер и все время был на ногах.
С таким врагом лучше не садиться. Стул тогда – опасная ловушка. Это усвоил он давно и с утра предпочитал стульям ноги после того, как дочь натерла поясницу змеиным ядом и накрутила просторную теплую шаль. Он так бы и маячил перед глазами сотрудников целый день, если бы не понадобилось в машину.
В первый раз он вылез благополучно. Незаметно крякнул и вылез. Но как это выйдет теперь, трудно представить, впрочем, впереди еще была дорога, можно было думать о другом. О том, что совершилось новое преступление. Об этой тонкой краже, после которой от преступников не осталось следов.
Он учел все точно, этот негодяй. Он заявился вовремя, когда у людей подоспела долгожданная семейная радость, растоптал ее только потому, что ему было так угодно. И, оглянись опрометчиво старуха, он бы без раздумий и деловито уничтожил ее. Ему было бы так удобней, без свидетелей. А пока он оставил ее в живых только потому, что собственная жизнь ему кажется намного дороже. Он знает: за убийство ждет жестокая расплата.
Он рационалист, этот паршивец, и рисковать не хочет.
«Кое-кто из сотрудников, – подумал Михеев, – привык ко всему. Есть на белом свете, скажем, кирпичи, крупа и преступники. Из кирпичей положено строить, из крупы варить кашу, а преступников надо ловить».
Его заместитель Марков, тот вчера сказал, зевая:
– Это закономерно. Так устроен человек. Он продукт сложной эпохи, и пока…
Не так ли оправдывает себя и преступник перед собственной совестью: сложность человеческой натуры и завихрения эпохи. Ерунда, даже в самые гнусные столетья миллионы людей пронесли свою нравственную чистоту незапятнанной. Сквозь бедствия, когда уж казалось – волком вой. Это последнее дело – брать ближнего за горло только потому, что тебе плохо.
Социальные условия, сказал себе Михеев, – это, конечно, важно. Но как же с теми, кто сыт и одет? И образован? То-то! И нет в том разницы, какого ранга бандит. Не спасают титулы или, наоборот, темнота. Отсутствие диплома, что ли. Мало мы еще учим добру, частенько забывая про это простенькое, но великое и вечное понятие. Вот что. Стесняемся. Дескать, сентиментальное слюнтяйство.
«Так оно и бывает, – подумал Михеев. – Вначале оправдания за счет эпохи. А потом цинизм. Убеждение, будто можно плевать на чужую жизнь. Люди – мухи, люди – тараканы».
Как же называется такой человек? Тот, который считает, что главное – это он, все остальные мухи? Михеев поморщился, стараясь вспомнить, – и не смог. Забыл за эти годы. Даже конфузно перед собой. Таким уж стал неотесанным.