Машина пространства - стр. 30

На этом нехитром принципе, напоминающем утоление жажды при помощи морской воды, был построен весь социальный мир с его цивилизационным прогрессом, стремлением к успеху и самозабвенным культурным враньем.

ТЫ ОБ ЭТОМ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ!

Пеликанову показалось, что он услышал в среднем ухе злобное змеиное шипение, которое странным образом трансформировалось в осмысленную фразу. Ему даже не потребовалось думать для того, чтобы сразу понять, чем вызвана эта ненависть и из какого ядовитого источника она проистекает.

Это еще с Екатерины повелось: высший придворный чин, обер-камергер, в знак Высочайшего расположения и особой милости имел право носить ливрею с двумя скрещенными членами на вороте, вышитыми золотой нитью. Позднее, при Павле, их заменили гаубичными стволами и сделали эмблемой артиллерии.

Майор Менещихин профессионально отвел локоть в сторону, поднес стакан водки к губам и стал пить, не быстро, не медленно, а с самой что ни на есть оптимальной скоростью.

Шадрин наблюдал за его глазами, слезившимися, как у старого бульдога. Допив, майор издал характерный крякающий звук, отставил стакан и стал прислушиваться к внутренним ощущениям, будто бы в чем-то себя подозревал. Шадрин деликатно выждал, пока Менещихин захрустит огурцом.

– С Екатерины Второй? – вяло уточнил он.

– Не, с Первой, с польской шпионки, – живо отозвался Менещихин потеплевшим голосом.

Шадрин всегда удивлялся мгновенному преображению, случавшемуся с майором после утреннего стакана, и тому, что непосредственно ему предшествовало. За минуту до опохмеления в голове Менещихина складывались самые неожиданные мысленные конструкции и аналогии, причудливые, как узоры на замерзшем окне, которыми он охотно делился. Шадрин каждый раз с интересом слушал его, но сам не опохмелялся, не мог.

– Культура – это вообще, знаешь, что такое? – Менещихин, захрустев огурцом, вальяжно потянулся за сигаретой.

– Что?

– Иерархическое пространство символов и знаков отличий. А где иерархическое пространство символов и знаков отличий достигает своего апогея? – спросил он.

– Где?

– В армии. – Майор с удовольствием затянулся. – Поэтому апофеозом любой культуры является война. А апофеозом мировой культуры – мировая война. От Канта к Круппу, так сказать. Ну или от Третьяковской галереи к Уралвагонзаводу. – Менещихин стал постукивать по столу безымянным пальцем. – Начинают они с «Критики чистого разума», а в финале у них всегда «Mein Kampf».

– Неужели по-другому не получается? – кисло поинтересовался Шадрин.

– Не получается, – отрезал майор. – Война, если копнуть глубже, – это не результат противоречий между кем-то там и чем-то. – Он сделал жест, словно вкручивал невидимую лампочку в умопостигаемый патрон. – И не борьба за нефтяные месторождения, как многие по наивности думают, а следствие внутренних кризисов самой культуры. – Менещихин подождал, пока водяра разольется по желудку, а до Шадрина дойдет смысл его слов.

Потом продолжил:

– Изоврется культура сама себе, нагородит символов столько, что они уже не поддаются никакой иерархии… До определенных пор можно членами мериться, а потом приходится все это собственное культурное дерьмо разгребать, скрещивая реальные шпаги или ядерные боеголовки. Тогда и наступает война, время культурного саморазоблачения, в котором все сметается и остается только самое необходимое и естественное. Это, – он рассеянно поискал глазами вокруг, – как стол перевернуть, а потом накрыть заново.