Маршал… и другие - стр. 12

На следующий день первым занятием у Ана стоял в расписании русский язык. Очень довольный собой, с сияющим лицом он поздоровался с преподавательницей:

– Ё. твою мать, Александра Петровна!

К счастью, преподавательница оказалась умной женщиной и сразу всё поняла, она хорошо знала Ана. Лишь попросила более продвинутого в русском языке нигерийца Ису, если сам знает, объяснить Ану истинное значение выражения. Иса знал, а Ан потом несколько месяцев не здоровался с Карлосом.

Я, к счастью, не имел отношения к этой истории, хотя, каюсь, меня эта шутка тоже здорово повеселила. А ведь ещё за несколько месяцев до неё мой вьетнамский приятель, видя душевные страдания друга после неудавшегося объяснения с девушкой, попытался поддержать меня выученной, Бог знает где и каким образом (может на уроке русского), максимой: «Ваня, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!». Помочь она не могла, но желание поддержать тебя всегда приятно.

Вьетнамцы не исчезали из нашей жизни до самого окончания университета, но после моего третьего курса мы стали поэтапно переезжать в новую, современную общагу. Самыми довольными были жаждущие продать своё тело подороже жрицы любви – больше уединения – больше простора для их деятельности. К тому же обещали завоз американских практикантов! Нас селили в двухкомнатных блоках, по системе два плюс три. В дополнение ко всему в каждом блоке имелся санузел с душем и кухонный уголок с электроплитой. Не надо было ждать тех двух заветных дней в неделю, дабы совершить необходимые гигиенические процедуры после сеанса связи с закордонным миром. В новом общежитии уже не стало привычных встреч и долгих бесед в коридорах, иногда далеко за полночь, когда в комнатах народ уже начинал готовиться ко сну. Все рассосались по блокам. Пошла совсем другая жизнь. Вьетнамцы жарили селёдку в своих номерах, и там же они кучковались. Их почти не стало видно в коридорах, мы встречались лишь по дороге на учебу и на факультете, но там у всех были другие дела. Вместе с запахом жареной селёдки и гортанно-тональным языком воркующих вокруг сковородок вьетнамок ушла часть нашей повседневности. Мы даже не представляли, насколько привыкли к шумным группам наших товарищей из братской, как тогда говорили, страны. На следующий год завершил учёбу Великий Чунг, кто занял его место в сложной иерархии вьетнамской диаспоры, мы даже не пытались понять, да это уже было не важно. Всё, что связывало нас с присутствием вьетнамцев, постепенно стёрлось и растворилось в восемнадцати этажах новой общаги. Даже машины с тазиками мы больше не видели, наверное, мозговой центр торговой фирмы нашёл другую платформу для своей кипучей деятельности.

У Пьера и Катрин не было детей, а годы шли, приближались к сорока. В жизни они кое-чего достигли – свой дом в пригороде Парижа, дачный домик на курортном острове в Бискайском заливе, хорошо оплачиваемая работа у Пьера. Только пустовато жилище без детей, хотелось им слышать радостные детские крики, смотреть на возню с игрушками, видеть, как растёт их чадо, но лишь чужие отпрыски играли, веселились и росли в округе. Долго не решались и, наконец, созрели – надо усыновлять. Приёмный ребёнок хоть и не своя кровь, а всё-таки радость в доме. Одна проблема – во Франции очередь, ждать ребёнка надо лет семь-восемь, зато (они навели справки) в СССР в детдомах детей больше, чем желающих их принять.